Неточные совпадения
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам —
глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода
на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые
суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в поля
на первые весенние работы
глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши
на ту или другую сторону.
Ты, может быть, думаешь,
глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались
на меня Господу Богу
на Страшном
суде, а молились бы да поминали меня добром.
— Боже мой, если б я знал, что дело идет об Обломове, мучился ли бы я так! — сказал он,
глядя на нее так ласково, с такою доверчивостью, как будто у ней не было этого ужасного прошедшего.
На сердце у ней так повеселело, стало празднично. Ей было легко. Ей стало ясно, что она стыдилась его одного, а он не казнит ее, не бежит! Что ей за дело до
суда целого света!
Потом помнит он, как она водила его
на Волгу, как по целым часам сидела,
глядя вдаль, или указывала ему
на гору, освещенную солнцем,
на кучу темной зелени,
на плывущие
суда.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей
на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы
на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В
суд, говорит,
на нее, в
суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в
суде возьмешь, чем докажешь?
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое
судно, называемое в море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или
на нос, или
на корму, того и
гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Ночь была лунная. Я смотрел
на Пассиг, который тек в нескольких саженях от балкона,
на темные силуэты монастырей,
на чуть-чуть качающиеся
суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только не фортепьян, и женский голос.
Глядя на все окружающее, не умеешь представить себе, как хмурится это небо, как бледнеют и пропадают эти краски, как природа расстается с своим праздничным убором.
— Женщина эта, — говорил товарищ прокурора, не
глядя на нее, — получила образование, — мы слышали здесь
на суде показания ее хозяйки.
— Ты это про что? — как-то неопределенно
глянул на него Митя, — ах, ты про
суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот
суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра
суд, только я не про
суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты
на меня с такою критикой в лице смотришь?
В «Страшном
суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи
на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках;
глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Враждебная камера смолкнула, и Прудон,
глядя с презрением
на защитников религии и семьи, сошел с трибуны. Вот где его сила, — в этих словах резко слышится язык нового мира, идущего с своим
судом и со своими казнями.
Вообще он относился к среде с большим благодушием, ограждая от неправды только небольшой круг,
на который имел непосредственное влияние. Помню несколько случаев, когда он приходил из
суда домой глубоко огорченный. Однажды, когда мать, с тревожным участием
глядя в его расстроенное лицо, подала ему тарелку супу, — он попробовал есть, съел две — три ложки и отодвинул тарелку.
Лозищане
глядели, разинувши рты, как он пристал к одному кораблю, как что-то протянулось с него
на корабль, точно тонкая жердочка, по которой, как муравьи, поползли люди и вещи. А там и самый корабль дохнул черным дымом, загудел глубоким и гулким голосом, как огромный бугай в стаде коров, — и тихо двинулся по реке, между мелкими
судами, стоявшими по сторонам или быстро уступавшими дорогу.
— Пустишь… Вы тут снох режете, а мы будем
на вас
глядеть. Есть и
на вас
суд, сватья…
— Человек должен себя беречь для своего дела и путь к своему делу твердо знать… Человек, брат, тот же лоцман
на судне… В молодости, как в половодье, — иди прямо! Везде тебе дорога… Но — знай время, когда и за правеж взяться надо… Вода сбыла, — там,
гляди, мель, там карча, там камень; все это надо усчитать и вовремя обойти, чтобы к пристани доплыть целому…
Стоим это ночью в цепи… Темь — зги не видно… Тихо… Только справа где-то, внизу, море рокочет… И чем шибче бьются валы, тем спокойнее
на душе. Знаешь, когда бурный прибой, то и неприятель
на берег с
судов не высадится, значит — со стороны моря не бойся, только вперед гляди-поглядывай.
Иванко, упираясь ногами, тянет руль
на себя. Паром делает оборот, но вдруг рулевое весло взмахивает в воздухе, и Иванко падает
на дно.
Судно «рыскнуло», но через секунду Иванко, со страхом
глядя на отца, сидит
на месте.
Вошел в толстых сапогах, распространяя вокруг себя приятный запах дегтя от сапог и свежести зимнего воздуха, легкой сильной поступью Герасим, в посконном чистом фартуке и чистой ситцевой рубахе, с засученными
на голых, сильных, молодых руках рукавами, и, не
глядя на Ивана Ильича, — очевидно сдерживая, чтоб не оскорбить больного, радость жизни, сияющую
на его лице, — подошел к
судну.
Отвороти свой взор
От прошлого. Широкая река,
Несущая от края и до края
Судов громады, менее ль светла
Тем, что ее источники, быть может,
В болотах дальних кроются? Ирина,
Гляди вперед!
Гляди на светлый путь
Передо мной! Что в совести моей
Схоронено, что для других незримо —
Не может то мне помешать
на славу
Руси царить!
Потому кто в
суд пришел, он хоть и не виноват, а ему все кажется, что его засудить могут; а взглянул ты
на него строго, у него и душа в пятки; ну и пошел всем совать по карманам — перво-наперво, чтоб
на него только ласково
глядели, не пужали его; а потом, как до дела разговор дойдет, так опять за мошну, в другой раз.
Облокотясь
на перила, стоял Алексей, безучастно
глядя на реку и заворачивавшие по ней пароходы,
на незнакомые лица приезжавших и отъезжавших,
на груды товаров, загромождавших палубы,
на суету рабочих, опускавших якорья и захлестывавших причальные концы [Тонкий канат, которым причаливают
суда к пристани.] за столбики, поставленные
на дощатых мостках, устроенных для подхода к
судам.
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит
на улицу освежиться… Он
глядит на серое утреннее небо,
на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из
суда, завалится спать… Вдруг из-за угла показывается человеческая фигура.
В самый разгар гулянья, часу в четвертом, в губернаторском павильоне, построенном
на берегу реки, собралось греться местное отборное общество. Тут были старик губернатор с женой, архиерей, председатель
суда, директор гимназии и многие другие. Дамы сидели в креслах, а мужчины толпились около широкой стеклянной двери и
глядели на каток.
Тетка Винкеля, старая генеральша, отупевшая от горя, перед тем, как давать показания, минуты три бессмысленно
глядела на своего племянника и потом спросила тоном, заставившим вздрогнуть весь
суд...
На другой день его повели в
суд. В помещении
суда, где он уже бывал несколько раз, его не стали допрашивать. Но один из судей, не
глядя на него, встал с своего кресла, встали и другие, и, держа в руках бумагу, стал читать громким, ненатурально невыразительным голосом.
Судьи присаживаются и тотчас же встают, и председатель, не
глядя на подсудимого, ровным, спокойным голосом объявляет решение
суда: подсудимый, тот человек, который три года страдал из-за того, чтобы не признавать себя солдатом, во-первых, лишается военного звания и каких-то прав состояния и преимуществ и присуждается к арестантским ротам
на 4 года.