Неточные совпадения
— Как бы поговорить без народа, — сказал Нехлюдов,
глядя на отворенную дверь, в которой стояли
ребята, а за
ребятами худая женщина с исчахшим, но всё улыбавшимся, от болезни бледным ребеночком в скуфеечке из лоскутиков.
Дверь была отворена, и сени были полны народом; и
ребята, девочки, бабы с грудными детьми жались в дверях,
глядя на чудного барина, рассматривавшего мужицкую еду. Старуха, очевидно, гордилась своим уменьем обойтись с барином.
Дети Николая Иваныча еще малы; первые все перемерли, но оставшиеся пошли в родителей: весело
глядеть на умные личики этих здоровых
ребят.
Царь премудрый,
Издай указ, чтоб жены были верны,
Мужья нежней
на их красу
глядели,
Ребята все чтоб были поголовно
В невест своих безумно влюблены,
А девушки задумчивы и томны…
Ну, словом, как хотят, а только б были
Любовники.
А в те поры деньги были дороги, вещи — дешевы,
гляжу я
на них,
на мать твою с отцом — экие
ребята, думаю, экие дурачишки!
Меня и не тянула улица, если
на ней было тихо, но когда я слышал веселый ребячий гам, то убегал со двора, не
глядя на дедов запрет. Синяки и ссадины не обижали, но неизменно возмущала жестокость уличных забав, — жестокость, слишком знакомая мне, доводившая до бешенства. Я не мог терпеть, когда
ребята стравливали собак или петухов, истязали кошек, гоняли еврейских коз, издевались над пьяными нищими и блаженным Игошей Смерть в Кармане.
Обычные сцены:
на станциях ад —
Ругаются, спорят, толкутся.
«Ну, трогай!» Из окон
ребята глядят,
Попы у харчевни дерутся;
У кузницы бьется лошадка в станке,
Выходит весь сажей покрытый
Кузнец с раскаленной подковой в руке:
«Эй, парень, держи ей копыты...
— Хорошенько его, — поощрял Деян Поперешный, который жил напротив и теперь высунул голову в окошко. — От рук
ребята отбиваются,
глядя на хохлов. Ты его за волосья да по спине… вот так… Поболтай его хорошенько, дольше не рассохнется.
— Тогда лавку закроем… А мне без
ребят одному
на прииске не разорваться. Надо смотреть за всеми: того
гляди, золото-то рабочие растащат…
— Вытолкать? меня?.. Попытайтесь! — отвечал незнакомый, приподымаясь медленно со скамьи. — Ну, что ж вы стали, молодцы? — продолжал он, обращаясь к казакам, которые, не смея тронуться с места,
глядели с изумлением
на колоссальные формы проезжего. — Что,
ребята, видно — я не по вас?
Поверите ль,
ребята? как я к нему подходил,
гляжу: кой прах! мужичонок небольшой — ну, вот не больше тебя, — прибавил Суета, показывая
на одного молодого парня среднего роста, — а как он выступил вперед да взглянул, так мне показалось, что он целой головой меня выше!
— Да порядком поубавилось. Теперь дело пошло врукопашную: одного-то боярина, что поменьше ростом, с первых разов повалили; да зато другой так наших варом и варит! а
глядя на него, и холопи как приняли нас в ножи, так мы свету божьего невзвидели. Бегите проворней,
ребята!
— Эх вы,
ребята, словоохотливые какие, право, — начали опять те, — видите, не хочет продавать — и только; и что это вы разгасились так
на эвту лошадь? Мотрите, того и
гляди, хвост откинет, а вы сорок даете; пойдемте, вам такого рысачка за сорок-то отвалим, знатного, статного… четырехлетку… как перед богом, четырехлетку…
—
Гляди на меня, — говорит, — пятьдесят три года имею, а у
ребят грамоте учусь и по сей день!
И по долине восклицанья
Восторга дикого гремят;
Благословляя час свиданья,
Вкруг Измаила стар и млад
Теснятся, шепчут; поднимая
На плечи маленьких
ребят,
Их жены смуглые, зевая,
На князя нового
глядят.
Послушались
ребята, легли. Выбрали мы место
на высоком берегу, близ утесу. Снизу-то, от моря, нас и не видно: деревья кроют. Один Буран не ложится: все в западную сторону
глядит. Легли мы, солнце-то еще только-только склоняться стало, до ночи далеко. Перекрестился я, послушал, как земля стонет, как тайгу ветер качает, да и заснул.
Остались
ребята, а мы втроем пошли по берегу. Шли-шли, вышли
на утесик,
глядим, а внизу, над речкой, гиляк стоит, снасть чинит. Бог нам его, Оркуна этого, послал.
Попадались им собашники:
Псы носились по кустам,
А охотничек покрикивал,
В роги звонкие трубил,
Чтобы серый зайка спрыгивал,
В чисто поле выходил.
Остановятся с
ребятами:
«Чьи такие господа?»
— «Кашпирята с Зюзенятами…
Заяц! вон
гляди туда!»
Всполошилися борзители:
«Ай! а-ту его! а-ту!»
Ну собачки! Ну губители!
Подхватили
на лету…
Первая суета стихла в старом этапном здании. Места заняты, споры об этих местах покончены. Арестанты лежат
на нарах, сидят кучками, играют в три листика, иные уже дремлют. Из отдельных, «семейных», камер слышится крик
ребят, матери баюкают грудных детей, а в окна и открытые двери
глядит сырая, но теплая сибирская ночь, и полная луна всплывает красноватым шаром над зубцами частокола.
3-й мужик. Ну их к богу совсем! Тут, того
гляди, в полицию попадешь. А я в жизнь не судился. Пойдем
на фатеру,
ребята!
Ну, разговариваем этак, едем себе не торопясь. К тайге подъехали, к речушке. Перевоз тут. Речка в малую воду узенькая: паром толканешь, он уж и
на другой стороне. Перевозчиков и не надо. Ребятки проснулись, продрали глазенки-то,
глядят: ночь ночью. Лес это шумит, звезды
на небе, луна только перед светом подымается… Ребятам-то и любо… Известное дело — несмысли!
Ну, сели, поехали. До свету еще часа два оставалось. Выехали
на дорогу, с версту этак проехали;
гляжу, пристяжка у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил коней, оглядываюсь: Кузьма из кустов ползет
на дорогу. Встал обок дороги, смотрит
на меня, сам лохмами своими трясет, смеется про себя… Фу ты, окаянная сила! У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя,
гляжу, ни жива ни мертва…
Ребята спят, сама не спит, мается.
На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
Суетятся и навзрыд голосят бабы, справляя проводы, ревут,
глядя на них, малы
ребята, а лесники ровно
на праздник спешат.
— Девица, вижу, ты хорошая, — молвила та женщина,
глядя с любовью
на Таню. — Не тебе б по зарям ходить, молоды
ребята здесь бессовестные, старые люди обидливые — как раз того наплетут
на девичью голову, что после не открестишься, не отмолишься.
— Проворь,
ребята, проворь лошадей! — закричал он
на всю зимницу. — И то гляди-ка, сколько времени проваландались. Чтоб у меня все живой рукой!.. Ну!..
— Кормит-де она мою девочку и обещала ей отказать избу и корову, а вот коровы уже и нетути. Того
гляди то же самое выйдет и со всем ее богачеством. Все она истравит
на чужих
ребят, а тогда мне с моими детями уж ничего и не останется… Лучше бы она, старушка, сделала, если бы теперь поскорей померла!.. Чего ей?.. ведь уж пожила! А то все будет жить да раздавать, и раздаст все так, что после, как помрет, то и попу за похороны дать будет нечего, — еще с нею, с мертвою-то, тогда и наплачешься.
— Как он смеет? — кипятится Диомид. — Что за самовольство? Не имеет он права до положенного срока лавы ставить!
Ребята, вы наплюйте! Нечего
на болвана
глядеть!
Трое остальных шли по шоссе Камер-Коллежского Вала и пели «По морям». Ветер гнал по сухой земле опавшие листья тополей, ущербный месяц
глядел из черных туч с серебряными краями. Вдруг в мозгах у Юрки зазвенело, голова мотнулась в сторону, кепка слетела. Юрка в гневе обернулся. Плотный парень в пестрой кепке второй раз замахивался
на него. Юрка отразил удар, но сбоку получил по шее. Черкизовцев было человек семь-восемь. Они окружили заводских
ребят. Начался бой.
Лельку
ребята выбрали командиром одного из «преуспевающих» взводов. В юнгштурмовке защитного цвета, с ременным поясом, с портупеей через плечо, она сидела, положив ногу
на ногу. К ней теснились девчата и парни, задавали торопливые вопросы. Она отвечала с медленным нажимом, стараясь покрепче впечатлеть ответы в мозги. В уголке, за буфетным столиком, одиноко сидел Ведерников и зубрил по книжке, не
глядя по сторонам.
— Не хорошо, так и делать не надо.
На тебя
глядя, и другой станет. А пуще всего молодые
ребята. Скажут: вот старый курит, а нам и бог велел.
— Quartire, quartire, logement, — сказал офицер, сверху вниз, с снисходительною и добродушною улыбкой,
глядя на маленького человека. — Les Français sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fâchons pas, mon vieux, [ — Квартир, квартир. Французы добрые
ребята. Чорт возьми, не будем ссориться, дедушка,] — прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
Проснулся Борька очень поздно, с тяжелою головой, мрачный. В восемь утра его пытались разбудить
ребята на утреннюю физкультуру, но он сказал, что нездоровится. Никого уже в спальне не было. Он долго лежал,
глядел на лепные украшения потолка, и мутные, пугающие мысли проходили в голове.