— Ах, как он мил, не пугайте его! — неожиданно сказала Кити,
глядя на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины, стал клевать его.
Неточные совпадения
Покрытые лоском грачи и вороны, разинув носы, жалобно
глядели на проходящих, словно прося их участья; одни
воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали с пыльной дороги, серыми тучами носились над зелеными конопляниками.
Возле меня, по запыленной крапиве, лениво перепархивали белые бабочки; бойкий
воробей садился недалеко
на полусломанном красном кирпиче и раздражительно чирикал, беспрестанно поворачиваясь всем телом и распустив хвостик; все еще недоверчивые вороны изредка каркали, сидя высоко, высоко
на обнаженной макушке березы; солнце и ветер тихо играли в ее жидких ветках; звон колоколов Донского монастыря прилетал по временам, спокойный и унылый — а я сидел,
глядел, слушал — и наполнялся весь каким-то безымянным ощущением, в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие будущего, и желание, и страх жизни.
Выйдя
на крыльцо собрания, он с долгим, спокойным удивлением
глядел на небо,
на деревья,
на корову у забора напротив,
на воробьев, купавшихся в пыли среди дороги, и думал: «Вот — все живет, хлопочет, суетится, растет и сияет, а мне уже больше ничто не нужно и не интересно.
Мы приехали
на пристань Каменку ночью. Утром, когда я проснулся, ласковое апрельское солнце весело
глядело во все окна моей комнаты; где-то любовно ворковали голуби, задорно чирикали
воробьи, и с улицы доносился тот неопределенный шум, какой врывается в комнату с первой выставленной рамой.
Сидит
воробейНа Беле-городе.
Слава!
На Беле-городе,
На высокой стене.
Слава!
Глядит воробейНа чужу сторону.
Слава!
Кому вынется —
Тому сбудется.
Слава!
Я
глянул вдоль аллеи и увидел молодого
воробья с желтизной около клюва и пухом
на голове. Он упал из гнезда (ветер сильно качал берёзы аллеи) и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки.
— Нету, сударь, какое, кажись, вправду! — отвечал он. — Мужик богобоязливый, сделает ли экое дело! Сердце только срывает, стращает. Ну, а Пузич тоже плутоват-плутоват, а ведь заячьего разуму человек:
на ружье
глядит, а от
воробья бежит, и боится этого самого, не прекословствует ему много.
В два настежь открытые окна спальни
глядел ясный летний день; в саду за окнами, не умолкая ни
на одну секунду, кричали
воробьи и сороки.