Неточные совпадения
Бабушка, казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила
на голове ее одну буклю, которая спадывала
на лоб, и, пристально всматриваясь в ее лицо, сказала: «Quelle charmante enfant!». [Какой очаровательный ребенок! (фр.)] Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что я тоже покраснел,
глядя на нее.
В голову никому не могло прийти,
глядя на печаль
бабушки, чтобы она преувеличивала ее, и выражения этой печали были сильны и трогательны; но не знаю почему, я больше сочувствовал Наталье Савишне и до сих пор убежден, что никто так искренно и чисто не любил и не сожалел о maman, как это простодушное и любящее созданье.
У Веры от улыбки задрожал подбородок. Она с наслаждением
глядела на всех и дружеским взглядом благодарила Райского за это нечаянное наслаждение, а Марфенька спряталась за
бабушку.
«Как это они живут?» — думал он,
глядя, что ни
бабушке, ни Марфеньке, ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они
на дно жизни, что лежит
на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «Что Бог даст!» — говорит
бабушка.
Он
глядел на Веру. Она встала, поцеловала руку у
бабушки, вместо поклона взглядом простилась с остальными и вышла.
—
Бабушка! вы необыкновенная женщина! — сказал Райский,
глядя на нее с восторгом, как будто в первый только раз увидел ее.
— Где это вы пропадали, братец? Как
на вас сердится
бабушка! — сказала она, — просто не
глядит.
— Зачем нам в концерт? — сказала
бабушка,
глядя на него искоса, — у нас соловьи в роще хорошо поют. Вот ужо пойдем их слушать даром…
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не
глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
Бабушка с почтением и с завистью, а Райский с любопытством
глядел на стариков, слушал, как они припоминали молодость, не верил их словам, что она была первая красавица в губернии, а он — молодец и сводил будто женщин с ума.
— Надо было натереть вчера спиртом; у тебя нет? — сдержанно сказала
бабушка, стараясь
на нее не
глядеть, потому что слышала принужденный голос, видела
на губах Веры какую-то чужую, а не ее улыбку и чуяла неправду.
И
бабушка настояла, чтоб подали кофе. Райский с любопытством
глядел на барыню, набеленную пудрой, в локонах, с розовыми лентами
на шляпке и
на груди, значительно открытой, и в ботинке пятилетнего ребенка, так что кровь от этого прилила ей в голову. Перчатки были новые, желтые, лайковые, но они лопнули по швам, потому что были меньше руки.
Но чем она больше хлопотала, тем он был холоднее. Его уж давно коробило от ее присутствия. Только Марфенька,
глядя на нее, исподтишка посмеивалась.
Бабушка не обратила внимания
на ее замечание.
— Здесь, здесь, сейчас! — отозвался звонкий голос Марфеньки из другой комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг остановилась. Она
глядела то
на бабушку, то
на Райского, в недоумении.
Бабушка сильно расходилась.
«Это не
бабушка!» — с замиранием сердца,
глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских личностей, которые внезапно из круга семьи выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
«О чем это он все думает? — пыталась отгадать
бабушка,
глядя на внука, как он внезапно задумывался после веселости, часто также внезапно, — и что это он все там у себя делает?»
Что
бабушка страдает невыразимо — это ясно. Она от скорби изменилась, по временам горбится, пожелтела, у ней прибавились морщины. Но тут же рядом,
глядя на Веру или слушая ее, она вдруг выпрямится, взгляд ее загорится такою нежностью, что как будто она теперь только нашла в Вере не прежнюю Веру, внучку, но собственную дочь, которая стала ей еще милее.
Но он не слушал, а смотрел, как писала
бабушка счеты, как она
глядит на него через очки, какие у нее морщины, родимое пятнышко, и лишь доходил до глаз и до улыбки, вдруг засмеется и бросится целовать ее.
Марфенька подошла, и
бабушка поправляла ей волосы, растрепавшиеся немного от беготни по саду, и
глядела на нее, как мать, любуясь ею.
Когда Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула,
бабушка осторожно встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз Веры и несколько минут освещала ее лицо,
глядя с умилением
на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и
на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них миром и покоем.
Распорядившись утром по хозяйству,
бабушка, после кофе, стоя сводила у бюро счеты, потом садилась у окон и
глядела в поле, следила за работами, смотрела, что делалось
на дворе, и посылала Якова или Василису, если
на дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
— А что ж делать? Вот, чтоб этого не терпеть, — говорила
бабушка, стороной
глядя на Веру, — и надо бы было этой Кунигунде спроситься у тех, кто уже пожил и знает, что значит страсти.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал
бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел
на Волгу,
на ее течение, слушал тишину и
глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их
на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
— Но ты не пойдешь сама, не увидишься с ним? — говорила Вера, пытливо
глядя в глаза
бабушке. — Помни, я не жалуюсь
на него, не хочу ему зла…
С таким же немым, окаменелым ужасом, как
бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она прочь,
глядя неподвижно
на небо, и, не оглянувшись
на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
Бабушки она как будто остерегалась, Марфенькой немного пренебрегала, а когда
глядела на Тушина, говорила с ним, подавала руку — видно было, что они друзья.
Вера задумывалась. А
бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка
глядела на нее — что она: волнуется, краснеет, бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та полетела. Опять зевнула до слез.
Толпа сострадательно
глядит на падшего и казнит молчанием, как
бабушка — ее! Нельзя жить тому, в чьей душе когда-нибудь жила законная человеческая гордость, сознание своих прав
на уважение, кто носил прямо голову, — нельзя жить!
Вера слушала в изумлении,
глядя большими глазами
на бабушку, боялась верить, пытливо изучала каждый ее взгляд и движение, сомневаясь, не героический ли это поступок, не великодушный ли замысел — спасти ее, падшую, поднять? Но молитва, коленопреклонение, слезы старухи, обращение к умершей матери… Нет, никакая актриса не покусилась бы играть в такую игру, а
бабушка — вся правда и честность!
Он читал, рисовал, играл
на фортепиано, и
бабушка заслушивалась; Верочка, не сморгнув,
глядела на него во все глаза, положив подбородок
на фортепиано.
— То же, что всем! одна радость
глядеть на тебя: скромна, чиста, добра,
бабушке послушна… (Мот! из чего тратит
на дорогие подарки, вот я ужо ему дам! — в скобках вставила она.) Он урод, твой братец, только какой-то особенный урод!
Потом неизменно скромный и вежливый Тит Никоныч, тоже во фраке, со взглядом обожания к
бабушке, с улыбкой ко всем; священник, в шелковой рясе и с вышитым широким поясом, советники палаты, гарнизонный полковник, толстый, коротенький, с налившимся кровью лицом и глазами, так что,
глядя на него, делалось «за человека страшно»; две-три барыни из города, несколько шепчущихся в углу молодых чиновников и несколько неподросших девиц, знакомых Марфеньки, робко смотрящих, крепко жмущих друг у друга красные, вспотевшие от робости руки и беспрестанно краснеющих.
— Ничего, не
гляди на меня, это нервы… Только скажи
бабушке осторожно, а то она встревожится…
Все время, пока Борис занят был с Марфенькой,
бабушка задумчиво
глядела на него, опять припоминала в нем черты матери, но заметила и перемены: убегающую молодость, признаки зрелости, ранние морщины и странный, непонятный ей взгляд, «мудреное» выражение. Прежде, бывало, она так и читала у него
на лице, а теперь там было написано много такого, чего она разобрать не могла.
Райский дня три нянчился с этим «новым чувством», и
бабушка не нарадовалась,
глядя на него.
Но
бабушка, насупясь, сидела и не
глядела, как вошел Райский, как они обнимались с Титом Никонычем, как жеманно кланялась Полина Карповна, сорокапятилетняя разряженная женщина, в кисейном платье, с весьма открытой шеей, с плохо застегнутыми
на груди крючками, с тонким кружевным носовым платком и с веером, которым она играла, то складывала, то кокетливо обмахивалась, хотя уже не было жарко.
И сама
бабушка едва выдержала себя. Она была бледна; видно было, что ей стоило необычайных усилий устоять
на ногах,
глядя с берега
на уплывающую буквально — от нее дочь, так долго покоившуюся
на ее груди, руках и коленях.
Наконец Тит Никоныч расшаркался, поцеловал у ней руку и уехал.
Бабушка велела готовить постель и не
глядела на Райского. Она сухо пожелала ему «покойной ночи», чувствуя себя глубоко оскорбленной и в сердце, и в самолюбии.
А ваш-то дедушка стоит
на балконе да посматривает; а
бабушка под окном сидит и тоже
глядит.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она,
глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с
бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Дядя весь вскинулся, вытянулся, прикрыл глаза и заиграл медленнее; Цыганок
на минуту остановился и, подскочив, пошел вприсядку кругом
бабушки, а она плыла по полу бесшумно, как по воздуху, разводя руками, подняв брови,
глядя куда-то вдаль темными глазами. Мне она показалась смешной, я фыркнул; мастер строго погрозил мне пальцем, и все взрослые посмотрели в мою сторону неодобрительно.
Бабушка же и тетушка ко мне не очень благоволили, а сестрицу мою любили; они напевали ей в уши, что она нелюбимая дочь, что мать
глядит мне в глаза и делает все, что мне угодно, что «братец — все, а она — ничего»; но все такие вредные внушения не производили никакого впечатления
на любящее сердце моей сестры, и никакое чувство зависти или негодования и
на одну минуту никогда не омрачали светлую доброту ее прекрасной души.
Бабушка в первый раз после кончины maman пьет шампанское, выпивает целый бокал, поздравляя Володю, и снова плачет от радости,
глядя на него.
— Пойдемте к
бабушке, — сказал он, не
глядя на меня.
Взяла меня за руку и повела во тьме, как слепого. Ночь была черная, сырая, непрерывно дул ветер, точно река быстро текла, холодный песок хватал за ноги.
Бабушка осторожно подходила к темным окнам мещанских домишек, перекрестясь трижды, оставляла
на подоконниках по пятаку и по три кренделя, снова крестилась,
глядя в небо без звезд, и шептала...
Она произнесла это равнодушно,
глядя не
на бабушку, а в окно, но в ее голосе я уловил чуть заметный оттенок раздражения.
— Да, понимаю. Это все от
бабушки… Вы не
глядите, что она такая с виду. У! Какая она умная! Вот, может быть, она и при вас разговорится, когда побольше привыкнет… Она все знает, ну просто все
на свете, про что ни спросишь. Правда, постарела она теперь.
Девушка иногда сердилась
на упрямую старуху, особенно когда та принималась ворчать
на нее, но когда
бабушка вставала
на молитву — это была совсем другая женщина, вроде тех подвижниц, какие
глядят строгими-строгими глазами с икон старинного письма.
Глядя на высохшее желтое лицо
бабушки, с строгими серыми глазами и прямым носом, Нюша часто думала о том, зачем
бабушка так долго молится?
А то бог знает что у вас в семье делается; невесткам-то небось весело
глядеть, как вы волками друг
на дружку
глядите, да и
бабушке Татьяне тоже.