Неточные совпадения
А бедный
Пруд год от году всё глох,
Заволочён весь тиною
глубокой,
Зацвёл, зарос осокой,
И, наконец, совсем иссох.
Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот
глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный
пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
— Да, он не глубок, — заметил Сучок, который говорил как-то странно, словно спросонья, — да на дне тина и трава, и весь он травой зарос. Впрочем, есть тоже и колдобины [
Глубокое место, яма в
пруде или реке. — Примеч. авт.].
Без особенного острого зрения различить во множестве плавающих уток по озеру или
пруду, торчащие прямо, как палки, длинные шеи гагар и гоголей; последние еще заметнее, потому что они погружают свое тело в воду гораздо
глубже всех других уток и шеи их торчат как будто прямо из воды.
Бугуруслан был хотя не широк, но очень быстр, глубок и омутист; вода еще была жирна, по выражению мельников, и
пруд к вечеру стал наполняться, а в ночь уже пошла вода в кауз; на другой день поутру замолола мельница, и наш Бугуруслан сделался опять прежнею
глубокою, многоводной рекой.
Овраг этот был исстари запружен в своем устье и образовал громадный,
глубокий и хорошо содержанный
пруд, в водах которого отражался старинный и длинный, словно казарма, господский дом.
В
прудах и озерах можно выбирать место какое угодно, но, разумеется,
глубокое, имеющее гладкое, покатое дно и удобный берег для вытаскивания добычи.
Тут везде есть копаные
пруды, иногда очень большие и
глубокие, поддерживаемые открывшимися на дне родниками и оттого всегда имеющие хорошую воду; карасей разведено почти везде множество, и я волею-неволею полюбил это уженье.
В Оренбургской губернии я уживал линей, и помногу, в сентябре, даже при небольших морозах, по
глубоким местам в полоях
пруда, обросших кругом травою; но около Москвы этого клева не существует: как скоро похолодеет, все лини из заливов и трав уйдут, а в материке не берут.
Угол отражения дроби (всегда равный углу падения) будет зависеть от того, как высок берег, на котором стоит охотник.] но даже бьют, или, правильнее сказать, глушат, дубинами, как глушат всякую рыбу по тонкому льду; [Как только вода в
пруде или озере покроется первым тонким и прозрачным льдом, способным поднять человека, ходят с дубинками по местам не очень
глубоким.
Он не сносит воды холодной и появляется в реках после всех рыб; преимущественно водится во множестве в реках тихих,
глубоких, тинистых, имеющих много плес и заливов; особенно любит большие
пруды и озера; икру мечет в апреле, в самое водополье.
Очень редко выудишь ее в реке; но в конце лета и в начале осени удят ее с лодки в большом количестве в полоях
прудов, между травами, и особенно на чистых местах между камышами, также и в озерах, весной заливаемых тою же рекою; тут берет она очень хорошо на красного навозного червяка и еще лучше — на распаренную пшеницу (на месте прикормленном); на хлеб клюет не так охотно, но к концу осени сваливается она в
прудах в
глубокие места материка, особенно около кауза, плотины и вешняка, и держится до сильных морозов; здесь она берет на хлеб и маленькие кусочки свежей рыбы; обыкновенно употребляют для этого тут же пойманную плотичку или другую мелкую рыбку; уж это одно свойство совершенно отличает ее от обыкновенной плотвы.
Впрочем, очень крупная рыба редко берет в маленьких омуточках, а более в верховьях
прудов, в местах
глубоких: там хорошему охотнику с средними удочками обыкновенного устройства нечего бояться отчаянных прыжков этой бешеной на удочке рыбы, и драгоценная добыча не уйдет от его сачка.
Красуля принадлежит к породе форели и вместе с нею водится только в чистых, холодных и быстрых реках, даже в небольших речках или ручьях, и в новых, не загаженных навозом
прудах, на них же устроенных, но только в
глубоких и чистых; стан ее длинен, брусковат, но шире щучьего; она очень красива; вся, как и форель, испещрена крупными и мелкими, черными, красными и белыми крапинами; хвост и перья имеет сизые; нижнюю часть тела — беловато-розового цвета; рот довольно большой; питается мелкою рыбой, червяками и разными насекомыми, падающими в воду снаружи и в ней живущими.
Я говорил выше об уженье форели по речкам; повторяю, что никогда не был до него большим охотником, но я много удил пеструшки и кутемы, и с большим наслаждением, в верховьях чистых
прудов, где вода, не затопляя берегов, стоит наравне с ними, образуя иногда очень
глубокий, следовательно и не совсем прозрачный, материк.
После светлого летнего дня наступил ясный и тихий вечер: заря пылала; до половины облитый ее багрянцем, широкий
пруд стоял неподвижным зеркалом, величаво отражая в серебристой мгле своего
глубокого лона и всю воздушную бездну неба, и опрокинутые, как бы почерневшие деревья, и дом.
После сего Эраст и Лиза, боясь не сдержать слова своего, всякий вечер виделись (тогда, как Лизина мать ложилась спать) или на берегу реки, или в березовой роще, но всего чаще под тению столетних дубов (саженях в осьмидесяти от хижины) — дубов, осеняющих
глубокий чистый
пруд, еще в древние времена ископанный.
Посередь Заборья, в
глубоком поросшем широколистным лопушником овраге, течет в Волгу речка Вишенка. Летом воды в ней немного, а весной, когда в верхотинах мельничные
пруды спустят, бурлит та речонка не хуже горного потока, а если от осеннего паводка сорвет плотины на мельницах, тогда ни одного моста на ней не удержится, и на день или на два нет через нее ни перехода, ни переезда.
Наконец толпы бойцов стали редеть, голоса утомляться. Но еще трудно было решить, чья сторона взяла. Вдруг с берегов
пруда поднялись единодушные крики: «Мамон! Симской-Хабар!» И толпы, как бы обвороженные, опустили руки и раздвинулись. Воцарилось
глубокое, мертвое молчание.