Неточные совпадения
Радужные краски загорались иногда и у ней перед
глазами, но она отдыхала, когда они
угасали, и не жалела о них.
Высвободив из-под плюшевого одеяла голую руку, другой рукой Нехаева снова закуталась до подбородка; рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул, сжав ее. Но лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие
глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы, лицо девушки изменялось, вспыхивая и
угасая.
И вечером ничего больше не добился Райский. Он говорил, мечтал, вспыхивал в одно мгновение от ее бархатных, темно-карих
глаз и тотчас же
угасал от равнодушного их взгляда.
Ночью с Ляховским сделался второй удар. Несмотря на все усилия доктора, спасти больного не было никакой возможности; он
угасал на
глазах. За час до смерти он знаком попросил себе бумаги и карандаш; нетвердая рука судорожно нацарапала всего два слова: «Пуцилло-Маляхинский…» Очевидно, сознание отказывалось служить Ляховскому, паралич распространялся на мозг.
… И вот перед моими
глазами встают наши Лазари, но не с облаком смерти, а моложе, полные сил. Один из них
угас, как Станкевич, вдали от родины — И. П. Галахов.
Это был кроткий молодой человек, бледный, худой, почти ребенок. Покорно переносил он иго болезненного существования и покорно же
угас на руках жены, на которую смотрел не столько
глазами мужа, сколько
глазами облагодетельствованного человека. Считая себя как бы виновником предстоящего ей одиночества, он грустно вперял в нее свои взоры, словно просил прощения, что встреча с ним не дала ей никаких радостей, а только внесла бесплодную тревогу в ее существование.
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но
глаза ее не
угасали и видели много других
глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая,
угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и
глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Последние искры безумия
угасли в
глазах Бек-Агамалова. Ромашов быстро замигал веками и глубоко вздохнул, точно после обморока. Сердце его забилось быстро и беспорядочно, как во время испуга, а голова опять сделалась тяжелой и теплой.
— За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в
глазах не
угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права природы…
Желание это было исполнено, и он, узнав, что сын доживает последние минуты своей сравнительно молодой жизни, поднял
глаза к потолку, как бы желая взором проникнуть сквозь все материальные преграды туда, где
угасала эта дорогая для него жизнь.
Что возговорит грозный царь:
«Ах ты гой еси, Никита Романович!
Что в
глаза ль ты мне насмехаешься?
Как упала звезда поднебесная,
Что
угасла свеча воску ярого,
Не стало у меня млада царевича».
Впрочем, лицо его опять начало расплываться, обрюзгло, и туловище опять пассивно поддалось влиянию тарантаса: господин опять стал потряхиваться, а
глаза его потускнели. Из опасения, что разговор, хотя несколько неприятный,
угаснет, ямщик прибавил раздумчиво, после короткой паузы...
Да, наверное, оставалось… Душа у него колыхалась, как море, и в сердце ходили чувства, как волны. И порой слеза подступала к
глазам, и порой — смешно сказать — ему, здоровенному и тяжелому человеку, хотелось кинуться и лететь, лететь, как эти чайки, что опять стали уже появляться от американской стороны… Лететь куда-то вдаль, где
угасает заря, где живут добрые и счастливые люди…
Разумеется, все оттого, что было много досуга, а перед
глазами ходил океан и колыхался, и гремел, и сверкал, и
угасал, и светился, и уходил куда-то в бесконечность…
Дуня не плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало от страха и дрожали колени при мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться с мужем. Ей страшно стало почему-то оставаться с ним теперь с
глазу на
глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему зла, но вместе с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно
угасла в душе ее; она знала, что, кроме зла и горя, ничего нельзя было ожидать от Гришки.
— Греби, греби… Загребывай, проходящий, поглубже, не спи! — говорит он лениво, а сам вяло тычет шестом с расстановкой и с прежним уныло-апатичным видом. По ходу парома мы чувствуем, что теперь его шест мало помогает нашим веслам. Критическая минута, когда Тюлин был на высоте своего признанного перевознического таланта, миновала, и искра в
глазах Тюлина
угасла вместе с опасностью.
В
глазах у меня стало темнеть, но слова все еще шли с языка, и мысли летели вперед, вспыхивая и
угасая, так что я более не поспевал за ними и остановился.
Дымные
глаза скользнули по калошам, и при этом Персикову почудилось, что из-под стекол вбок, на одно мгновенье, сверкнули вовсе не сонные, а, наоборот, изумительно колючие
глаза. Но они моментально
угасли.
У гнилого мостика послышался жалобный легкий крик, он пролетел над стремительным половодьем и
угас. Мы подбежали и увидели растрепанную корчившуюся женщину. Платок с нее свалился, и волосы прилипли к потному лбу, она в мучении заводила
глаза и ногтями рвала на себе тулуп. Яркая кровь заляпала первую жиденькую бледную зеленую травку, проступившую на жирной, пропитанной водой земле.
Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды, и те, которых нельзя было видеть
глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг,
угасли…
(Читает.) «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды, и те, которых нельзя было видеть
глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг,
угасли.
По временам ослабевший свет лучины вдруг
угасал от невнимания присутствующих, развлекаемых интересными повествованиями и рассказами, и тогда бедному ребенку казалось, что вот-вот выглядывает из-за печурки домовой, или, как называют его в простонародье, «хозяин», или всматривается в нее огненными
глазами какое-то рогатое, безобразное чудовище; все в избе принимало в
глазах ее страшные образы, пробуждавшие в ней дрожь.
Все пламя, весь пожар, пламеневший в груди его, словно истлели и
угасли в один миг и на один миг; он с смущением опустил
глаза и боялся смотреть на нее.
Граждане в сию последнюю ночь власти народной не смыкали
глаз своих, сидели на Великой площади, ходили по стогнам, нарочно приближались к вратам, где стояла воинская стража, и на вопрос ее: «Кто они?» — еще с тайным удовольствием ответствовали: «Вольные люди новогородские!» Везде было движение, огни не
угасали в домах: только в жилище Борецких все казалось мертвым.
Впрочем, скоро беспокойные огоньки в его
глазах, освещавшие эту глубоко скрытую и таинственную глубину омраченной человеческой души,
угасли. Он стал распоряжаться закипавшим чайником… Только лицо его стало несколько бледнее, и губы все как бы жевали что-то…
Наступило молчание. Мелитон задумался и уставил
глаза в одну точку. Ему хотелось вспомнить хоть одно место в природе, которого еще не коснулась всеохватывающая гибель. По туману и косым дождевым полосам, как по матовым стеклам, заскользили светлые пятна, но тотчас же
угасли — это восходившее солнце старалось пробиться сквозь облака и взглянуть на землю.
Совершенная тишина царствовала повсюду; в избе было темно, хоть
глаз выколи; острый запах дыма свидетельствовал, что лучина незадолго
угасла.
Да возвратит он ей…»
При сих словах Героя жизнь
угасла,
И на руках моих, его державших,
Остался труп, свирепо искаженный,
Как знаменье богов ужасной кары,
Не распознаемый и для отцовских
глаз!
И в
глазах Синявина мелькнул на секунду прежний огонек самодурства, но тотчас
угас. Он обнял жениха и невесту. Отец Алексей, по согласию обоих родителей, тоже благословил их.