Неточные совпадения
«И разве не то же делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно знает и так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого
философа, что он вперед знает так же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его
главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
— Мне еще Ляховский говорил о нем, — заметил Привалов, — впрочем, он
главным образом ценит его как
философа и ученого.
Был, дескать, здесь у вас на земле один такой мыслитель и
философ, «все отвергал, законы, совесть, веру», а
главное — будущую жизнь.
Ивана Федоровича, например, смотритель не то что уважал, а даже боялся,
главное, его суждений, хотя сам был большим
философом, разумеется «своим умом дойдя».
Главное достоинство Павлова состояло в необычайной ясности изложения, — ясности, нисколько не терявшей всей глубины немецкого мышления, молодые
философы приняли, напротив, какой-то условный язык, они не переводили на русское, а перекладывали целиком, да еще, для большей легкости, оставляя все латинские слова in crudo, [в нетронутом виде (лат.).] давая им православные окончания и семь русских падежей.
Но как
философ я отрицаю онтологическое доказательство бытия Божьего,
главное доказательство.
Я был первым и до сих пор остаюсь практически единственным человеком, который обнаружил эту
главную ошибку современной философии; я показал, что все
философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из принципа разрушения и революции в отношении религиозной жизни, из принципа, который в области политики породил конституционный принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не будет проходить и в философии и в политике.
Но
главные фигуры в русской религиозной мысли и религиозных исканиях XX в. не
философы, а романисты — Достоевский и Л. Толстой.
Причиной, побуждающею преступника искать спасения в бегах, а не в труде и не в покаянии, служит
главным образом не засыпающее в нем сознание жизни. Если он не
философ, которому везде и при всех обстоятельствах живется одинаково хорошо, то не хотеть бежать он не может и не должен.
Но Дионису Ницше остался верен до конца жизни.
Главною своею заслугою он считал выдвинутую им дионисовскую проблему, и на предельной грани своей деятельности, под черными тучами уже надвигавшегося безумия, он называл себя «последним учеником
философа Диониса».