Неточные совпадения
— Хороши будут
редакторы, — громко засмеявшись, сказал Катавасов, представив себе знакомых ему
редакторов в этом избранном легионе.
— А случайно, и то на днях. Через
редактора; я знаком… Весьма заинтересовался.
Дронов, стоя у косяка двери, глядя через голову
редактора, говорил...
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было не интересно и не нужно — Варавка,
редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
Один из его фельетонов был сплошь написан излюбленными
редактором фразами, поговорками, цитатами: «Уж сколько раз твердили миру», — начинался фельетон стихом басни Крылова, и, перечислив избитыми словами все то, о чем твердили миру, Робинзон меланхолически заканчивал перечень: «А Васька слушает да ест».
Вдова нотариуса Казакова, бывшая курсистка, деятельница по внешкольному воспитанию, женщина в пенсне, с красивым и строгим лицом, доказывала
редактору, что теории Песталоцци и Фребеля неприменимы в России.
Появление
редактора избавило Самгина от необходимости отвечать.
Иноков был зловеще одет в черную, суконную рубаху, подпоясанную широким ремнем, черные брюки его заправлены в сапоги; он очень похудел и, разглядывая всех сердитыми глазами, часто, вместе с Робинзоном, подходил к столу с водками. И всегда за ними боком, точно краб, шел
редактор. Клим дважды слышал, как он говорил фельетонисту вполголоса...
— Да, — сказал
редактор и, сняв очки, обнаружил под ними кроткие глаза с расплывшимися зрачками сиреневого цвета.
— Здравствуйте! — сказал
редактор, сняв шляпу, и сообщил: — Жарко!
Здесь собрались интеллигенты и немало фигур, знакомых лично или по иллюстрациям: профессора, не из крупных, литераторы, пощипывает бородку Леонид Андреев, с его красивым бледным лицом, в тяжелой шапке черных волос, унылый «последний классик народничества»,
редактор журнала «Современный мир», Ногайцев, Орехова, ‹Ерухимович›, Тагильский, Хотяинцев, Алябьев, какие-то шикарно одетые дамы, оригинально причесанные, у одной волосы лежали на ушах и на щеках так, что лицо казалось уродливо узеньким и острым.
В этот вечер тщательно, со всей доступной ему объективностью, прощупав, пересмотрев все впечатления последних лет, Самгин почувствовал себя так совершенно одиноким человеком, таким чужим всем людям, что даже испытал тоскливую боль, крепко сжавшую в нем что-то очень чувствительное. Он приподнялся и долго сидел, безмысленно глядя на покрытые льдом стекла окна, слабо освещенные золотистым огнем фонаря. Он был в состоянии, близком к отчаянию. В памяти возникла фраза
редактора «Нашего края...
— Живешь в «Волге»? Зайду. Там — Стрешнева, певица — удивительная! А я, брат, тут замещаю
редактора в «Нашем слове». «Наш край», «Наше слово», — все, брат, наше!
—
Редактор морщится и от твоих заметок, находит, что ты слишком мягок с декадентами, символистами — как их там?
— Вы, Тимофей Степанович, правильно примечаете: в молодом нашем поколении велик назревает раскол. Надо ли сердиться на это? — спросил он, улыбаясь янтарными глазками, и сам же ответил в сторону
редактора...
Где-то очень близко, точно из пушки выстрелили в деревянный дом, — грохнуло и оглушительно затрещало,
редактор неодобрительно взглянул в окно и сообщил...
— Вот собираются в редакции местные люди: Европа, Европа! И поносительно рассказывают иногородним, то есть
редактору и длинноязычной собратии его, о жизни нашего города. А душу его они не чувствуют, история города не знакома им, отчего и раздражаются.
Климу казалось, что самое замечательное на обширном лице
редактора — его нижняя, обиженно отвисшая губа лиловатого цвета.
Клим уже знал, что газетная латынь была слабостью
редактора, почти каждую статью его пестрили словечки: ab ovo, о tempora, о mores! dixi, testimonium paupertatis [Ab ovo — букв. «от яйца» — с самого начала; о tempora, о mores! — о времена, о нравы! dixi — я сказал; testimonium paupertatis — букв. «свидетельство о бедности» (употребляется в значении скудоумия).] и прочее, излюбленное газетчиками.
— Да, вот и вас окрестили, — сказал
редактор, крепко пожимая руку Самгина, и распустил обиженную губу свою широкой улыбкой. Робинзон радостно сообщил, что его обыскивали трижды, пять с половиной месяцев держали в тюрьме, полтора года в ссылке, в Уржуме.
У стола командовал писатель Катин. Он — не постарел, только на висках явились седенькие язычки волос и на упругих щечках узоры красных жилок. Он мячиком катался из угла в угол, ловил людей, тащил их к водке и оживленно, тенорком, подшучивал над
редактором...
Клим видел, что Томилина и здесь не любят и даже все, кроме
редактора, как будто боятся его, а он, чувствуя это, явно гордился, и казалось, что от гордости медная проволока его волос еще более топырится. Казалось также, что он говорит еретические фразы нарочно, из презрения к людям.
Редактор молча и согласно кивал шлифованной головой, и лиловая губа его отвисала еще более обиженно.
Он мог бы не говорить этого, череп его блестел, как тыква, окропленная росою. В кабинете
редактор вытер лысину, утомленно сел за стол, вздохнув, открыл средний ящик стола и положил пред Самгиным пачку его рукописей, — все это, все его жесты Клим видел уже не раз.
— Да, напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К тому же цензор или
редактор поправили рукопись так, что смысл исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив руку Самгина горячей рукой. — Все — бегаю. Места себе ищу, — был в Польше, в Германии, на Балканах, в Турции был, на Кавказе. Неинтересно. На Кавказе, пожалуй, всего интереснее.
— Как живем? Да — все так же.
Редактор — плачет, потому что ни люди, ни события не хотят считаться с ним. Робинзон — уходит от нас, бунтует, говорит, что газета глупая и пошлая и что ежедневно, под заголовком, надобно печатать крупным шрифтом: «Долой самодержавие». Он тоже, должно быть, скоро умрет…
Он передохнул, быстрее заиграл пальчиками и обласкал
редактора улыбочкой,
редактор подобрал нижнюю губу, а верхнюю вытянул по прямой линии, от этого лицо его стало короче, но шире и тоже как бы улыбнулось, за стеклами очков пошевелились бесформенные, мутные пятна.
Самгин, сделав равнодушное лицо, молча злился, возражать
редактору он не хотел, считая это ниже своего достоинства. На улицу вышли вместе, там
редактор, протянув руку Самгину, сказал...
Говорил
редактор не спеша, очень внятно, немного заикаясь, пред гласными он как бы ставил апостроф...
Ему возразил
редактор Иерусалимский, большой, склонный к тучности человек, с бледным лицом, украшенным нерешительной бородкой.
Капитан Горталов, бывший воспитатель в кадетском корпусе, которому запретили деятельность педагога, солидный краевед, талантливый цветовод и огородник, худощавый, жилистый, с горячими глазами, доказывал
редактору, что протуберанцы являются результатом падения твердых тел на солнце и расплескивания его массы, а у чайного стола крепко сидел Радеев и говорил дамам...
— Кушайте, — угощала она
редактора, Инокова, Робинзона и одним пальцем подвигала им тарелки с хлебом, маслом, сыром, вазочки с вареньем. Называя Спивак Лизой, она переглядывалась с нею взглядом единомышленницы. А Спивак оживленно спорила со всеми, с Иноковым — чаще других, вероятно, потому, что он ходил вокруг нее, как теленок, привязанный за веревку на кол.
И первый раз в жизни Клим Иванович Самгин представил себя
редактором большой газеты, человеком, который изучает, редактирует и корректирует все течения, все изгибы, всю игру мысли, современной ему.
За спиной
редактора стоял шкаф, тесно набитый книгами, в стеклах шкафа отражалась серая спина, круглые, бабьи плечи, тускло блестел голый затылок, казалось, что в книжном шкафе заперт двойник
редактора.
— Газета? Чепуха — газета! Там какие-то попы проповеди печатают, а
редактор — благочинный. Нет, брат, Россия до серьезной, деловой прессы не дожила.
— Старый дурак, — выругался Самгин, переходя на теневую сторону улицы. Обидно было сознаться, что отказ
редактора печатать рецензии огорчил его.
—
Редактор везет отчима твоего в городские головы, а воображает себя преобразователем России, болван.
Козлов приносил в редакцию написанные на квадратных листочках бумаги очень мелким почерком и канцелярским слогом очерки по истории города, но
редактор редко печатал его труды, находя их нецензурными или неинтересными.
— Был на закрытом докладе Озерова. Думцы.
Редактора. Папаша Суворин и прочие, иже во святых. Промышленники, по производствам, связанным с сельским хозяйством, — настроены празднично. А пшеница в экспорт идет по 91 копейке, в восьмом году продавали по рубль двадцать. — Он вытащил из кармана записную книжку и прочитал: — «В металлургии капитал банков 386 миллионов из общей суммы 439, в каменноугольной — 149 из 199». Как это понимать надо?
— Это мне одна актриса подарила, я ведь теперь и отдел театра веду. Правдин объявился марксистом, и
редактор выжил его. Камень — настоящий сапфирчик. Ну, а ты — как?
Вера Петровна писала Климу, что Робинзон, незадолго до смерти своей, ушел из «Нашего края», поссорившись с
редактором, который отказался напечатать его фельетон «О прокаженных», «грубейший фельетон, в нем этот больной и жалкий человек называл Алину «Силоамской купелью», «целебной грязью» и бог знает как».
Говоря, он чертил вставкой для пера восьмерки по клеенке, похожей на географическую карту, и прислушивался к шороху за дверями в кабинет
редактора, там как будто кошка играла бумагой.
Самгин молча пожал плечами, ему показалось, что губа
редактора отвисла еще более обиженно.
— Корреспонденций моих — не печатают.
Редактор, старый мерин, пишет мне, что я слишком подчеркиваю отрицательные стороны, а это не нравится цензору. Учит: всякая критика должна исходить из некоторой общей идеи и опираться на нее. А черт ее найдет, эту общую идею!
Робинзон хотел сказать что-то, спрыгнул с подоконника, снова закашлялся и плюнул в корзину с рваной бумагой, —
редактор покосился на корзину, отодвинул ее ногой и сказал с досадой, ткнув кнопку звонка...
Клим Самгин был согласен с Дроновым, что Томилин верно говорит о гуманизме, и Клим чувствовал, что мысли учителя, так же, как мысли
редактора, сродны ему. Но оба они не возбуждали симпатий, один — смешной, в другом есть что-то жуткое. В конце концов они, как и все другие в редакции, тоже раздражали его чем-то; иногда он думал, что это «что-то» может быть «избыток мудрости».
Мрачный тон статьи позволял думать, что в ней глубоко скрыта от цензора какая-то аллегория, а по начальной фразе Самгин понял, что статья написана
редактором, это он довольно часто начинал свои гражданские жалобы фразой, осмеянной еще в шестидесятых годах: «В настоящее время, когда».
Вошел Дронов,
редактор возвел глаза над очками.
И, когда Варвара назвала фамилию
редактора бойкой газеты, ему стало грустно.