Неточные совпадения
— О нет, — отвечал Коля, как раз столкнувшийся вместе с ними в воротах дома, — я здесь давным-давно, с Ипполитом, ему хуже, сегодня утром
лежал. Я теперь за картами в лавочку спускался. Марфа Борисовна вас ждет. Только, папаша, ух как вы!.. — заключил Коля, пристально вглядываясь в походку и в стойку
генерала. — Ну уж, пойдемте!
Прошло мучительных десять минут, а Родион Антоныч все не приходил. Раиса Павловна
лежала в своем кресле с полузакрытыми глазами, в сотый раз перебирая несколько фраз, которые лезли ей в голову: «
Генерал Блинов честный человек… С ним едет одна особа, которая пользуется безграничным влиянием на
генерала; она, кажется, настроена против вас, а в особенности против Сахарова. Осторожность и осторожность…»
Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках
лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими
генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому
генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На столе
лежала гранка со следующими стихами...
В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у
генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном, на котором
лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым в нее пером; в восточном углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная вода привели немного в порядок его мысли, и он один,
лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать
генерала в карету, — до гостиной губернского предводителя, в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как в военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить в кавалерии и заниматься устройством имения, играют в карты, держат француженок и ездят в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Иные из молодых
генералов были игривы, другие задумчивы; но печать отменного приличия
лежала на всех.
Елена Петровна молча посмотрела на него. Молча пошла к себе в комнату — и молча подала большой фотографический портрет: туго и немо, как изваянный, смотрел с карточки человек, называемый «
генерал Погодин» и отец. Как утюгом, загладил ретушер морщины на лице, и оттого на плоскости еще выпуклее и тупее казались властные глаза, а на квадратной груди, обрезанной погонами, рядами
лежали ордена.
Мышлаевский. Опять, значит, к
генералам под команду? Это очень остроумный план. Жаль, что
лежит Алешка в земле, а то бы он много интересного мог рассказать про
генералов. Но жаль, успокоился командир.
Перед ними с одной стороны расстилалось море, с другой стороны
лежал небольшой клочок земли, за которым стлалось все то же безграничное море. Заплакали
генералы в первый раз после того, как закрыли регистратуру.
Упразднили регистратуру за ненадобностью и выпустили
генералов на волю. Оставшись за штатом, поселились они в Петербурге, в Подьяческой улице, на разных квартирах; имели каждый свою кухарку и получали пенсию. Только вдруг очутились на необитаемом острове, проснулись и видят: оба под одним одеялом
лежат. Разумеется, сначала ничего не поняли и стали разговаривать, как будто ничего с ними и не случилось.
Два часа в санях
лежалГенерал сердитый.
Прибежали той порой
Ямщик и вожатый;
Вразумил народ честной
Трифон бородатый
И Топтыгина прогнал
Из саней дубиной…
А смотритель обругал
Ямщика скотиной…
Генерал Синтянин, обложенный подушками, сидел в одном кресле, меж тем как закутанные байковым одеялом ноги его
лежали на другом. Пред ним несколько в стороне, на плетеном стуле, стояла в золоченой раме картина вершков десяти, изображающая голову Христа, венчанного тернием.
Душная ночь, с открытыми настежь окнами, с блохами и комарами. Жажда, как после селедки. Я
лежу на своей кровати, ворочаюсь с боку на бок и стараюсь уснуть. За стеной, в другой комнате не спит и ворочается мой дедушка, отставной
генерал, живущий у меня на хлебах. Обоих нас кусают блохи, и оба мы сердимся на них и ворчим. Дедушка кряхтит, сопит и шуршит своим накрахмаленным колпаком.
Матрос с тесаком бросался на толстого буржуя без лица и, присев на корточки, тукал его по голове, и он рассыпался лучинками. Надежда Александровна, сияя лучеметными прожекторами глаз, быстро и однообразно твердила: «Расстрелять! Расстрелять!»
Лежал, раскинув руки, задушенный
генерал, и это был вовсе не
генерал, а мама, со спокойным, странным без очков лицом. И молодая женщина с накрашенными губами тянула в нос: «Мой муж пропал без вести, — уж два месяца от него нет писем».
И рассказала: ночью она зашла в палату, где помещался
генерал, видит:
лежит он на полу мертвый, с синим лицом и раскинутыми руками.
— Как нет? — возмутился
генерал. — Почему нет? Что это за беспорядок!.. И вы тоже, подполковник! — обратился он к одному из больных офицеров. — Вы должны бы показывать пример солдатам, а сами тоже
лежите в фуражке!.. Почему ружья и мешки солдат при них? — снова накинулся он на Гречихина.
Весною 1831 года для содержания караулов в Новгороде и для приготовления к смотру начальника штаба,
генерала Клейнмихеля, — все резервные батальоны выступили из округов; по недостатку в них офицеров, были командируемы от поселенных батальонов ротные командиры, которые, по этому случаю, находились в Новгороде, а по окончании очереди, возвращались в свои роты к управлению хозяйственной частью; во время же их отсутствия, обязанность по этому предмету
лежала на фельдфебелях.
Лёжа на спине,
генерал вынул часы и сказал.
Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, чтò делала эта молодежь
генералов, то самое, за чтò он упрекал их.
Читальщик это сказал и ушел, а
генерал евонный намек, на что он намекал, — понял, и как служитель вернулся и сказал, под которым нумером камердинер
лежит, — тот ему говорит...
Не только
генералы в полной парадной форме, с перетянутыми до-нельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, — с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенною аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску
лежала примоченная гривка, — все чувствовали, что совершается что-то нешуточное, значительное и торжественное.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах
лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из-под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним.
Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Служитель привел
генерала в мертвецкий покой; но тут покойников несколько, и еще на них только нумерки
лежат, а нет никакого возвания, и по лицам отличить нельзя, потому что все лица почерневшие, и руки от судорог в перстах сдерганы так, что не то благословение делают, не то растопыркою кызю представляют.
Источник этого противоречия
лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и
генералов, по реляциям, рапортам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, цель будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.