Неточные совпадения
— Наивно не верить. Вы, вероятно, притворяетесь, фальшивите. А представьте, что среди солдат, которых офицер ведет на врага, четверо были выпороты этим офицером
в 907 году. И
почти в любой роте возможны родственники мужиков или рабочих, выпоротых или расстрелянных
в годы
революции.
Улавливая отдельные слова и фразы, Клим понял, что знакомство с русским всегда доставляло доктору большое удовольствие; что
в 903 году доктор был
в Одессе, — прекрасный,
почти европейский город, и очень печально, что
революция уничтожила его.
Когда он думал и говорил о том, что даст
революция народу, он всегда представлял себе тот самый народ, из которого он вышел,
в тех же
почти условиях, но только с землей и без господ и чиновников.
От Гарибальди я отправился к Ледрю-Роллену.
В последние два года я его не видал. Не потому, чтоб между нами были какие-нибудь счеты, но потому, что между нами мало было общего. К тому же лондонская жизнь, и
в особенности
в его предместьях, разводит людей как-то незаметно. Он держал себя
в последнее время одиноко и тихо, хотя и верил с тем же ожесточением, с которым верил 14 июня 1849
в близкую
революцию во Франции. Я не верил
в нее
почти так же долго и тоже оставался при моем неверии.
Почти все верили
в верховенство разума, все были гуманистами, все защищали универсальность принципов демократии, идущих от французской
революции.
— Странное явление: я уже два месяца не имею известий от моего Франца. Положим, и вся ваша братия, студенты — ведь вы
почти уже студент! — неохотно пишут родителям, но сегодня вдруг получаю обратно денежный перевод. Придется, пожалуй, самому отвезти, а? — Он неестественно засмеялся и закашлялся. И, откашлявшись, с хрипотою
в голосе уже серьезно прошептал: — Да, все силы
революции разбиты.
Купец не спешил
в Россию, а Бенни, следуя за ним, прокатал
почти все свои небольшие деньги и все только удивлялся, что это за странный закал
в этом русском революционере? Все он только ест, пьет, мечет банки, режет штоссы, раздевает и одевает лореток и только между делом иногда вспомнит про
революцию, да и то вспомнит для шутки: «А что, мол, скажешь, как, милый барин, наша
революция!»
— А к тому же, — говорит, — мы и сами
в своем месте не последние капиталисты, и нас-де и хорошие люди, благодаря бога, не за пустых людей
почитают, да есть, мол, у меня и жена, и дети; ну, одним словом, не хочу делать
революцию да и все тут, и ступай, немчик, назад.
— Представьте, что только теперь, когда меня выгоняют из России, я вижу, что я никогда не знал ее. Мне говорили, что нужно ее изучать то так, то этак, и всегда, из всех этих разговоров, выходил только один вздор. Мои несчастия произошли просто оттого, что я не прочитал
в свое время «Мертвых душ». Если бы я это сделал хотя не
в Лондоне а
в Москве, то я бы первый считал обязательством
чести доказывать, что
в России никогда не может быть такой
революции, о которой мечтает Герцен.
В продолжении XVIII века новорусская литература вырабатывала тот звучный, богатый язык, которым мы обладаем теперь, — язык гибкий и могучий, способный выражать и самые отвлеченные идеи германской метафизики и легкую, сверкающую игру французского остроумия. Эта литература, возникшая по гениальному мановению Петра I, имела, это правда, характер правительственный, но тогда знамя правительства был прогресс,
почти революция.
Смешны возражения против
революции с точки зрения правового формализма, который
почитает себя вечным,
в действительности же принадлежит разлагающемуся прошлому.
Но значение больших
революций в том, что
в них есть момент эсхатологический, который всегда бывает так окутан исторической детерминацией, так ввергнут
в историческое время, что его
почти нельзя различить.
Оратор кончил возгласами
в честь всемирной пролетарской
революции, советской власти и ее вождей. Красноармейцы затянули...
Характерною чертою народничества, как течения чисто интеллигентского, он считал «болезнь совести», особенностью социал-демократизма — «болезнь
чести»: старый народник-интеллигент шел
в революцию вследствие поруганной совести — нужно бороться за страдающий и угнетенный народ.
Новый революционер, рабочий, идет
в революцию вследствие поруганной
чести: такие же люди, как все, мы не хотим больше страдать и терпеть угнетение.
Философия общего дела.] приняла
почти маниакальные формы и превращает человека
в орудие и средство
революции.
Это романтическое по форме стихотворение, написанное
в 1830 году, предвидит ужасы
революции почти за столетие.
Превращение самой
революции в божество и воздаяние ей божеских
почестей есть отвратительное идолопоклонство, забвение истинного Бога.