Неточные совпадения
Он поехал
по Саймскому каналу, побывал
в Котке, Гельсингфорсе, Або и почти месяц приятно плутал «туда-сюда»
по удивительной стране, до этого знакомой ему лишь из гимназического
учебника географии да
по какой-то книжке, из которой
в памяти уцелела фраза...
В немецком
учебнике Керковиуса,
по которому учились кадеты, было собрано достаточное количество образцов немецкой литературы, и между ними находилось десятка с два коротеньких стихотворений Гейне.
— Позвольте вам доложить, — возразил Прудентов, — зачем нам история? Где,
в каких историях мы полезных для себя указаний искать будем? Ежели теперича взять римскую или греческую историю, так у нас ключ от тогдашней благопристойности потерян, и подлинно ли была там благопристойность — ничего мы этого не знаем. Судя же
по тому, что
в учебниках об тогдашних временах повествуется, так все эти греки да римляне больше безначалием, нежели благопристойностью занимались.
В этот вечер Варвара нашла случай украсть у Передонова первое поддельное письмо. Это было ей необходимо,
по требованию Грушиной, чтобы впоследствии, при сравнении двух подделок, не оказалось разницы. Передонов носил это письмо с собою, но сегодня как-то случайно оставил его дома: переодеваясь из виц-мундира
в сюртук, вынул его из кармана, сунул под
учебник на комоде, да там и забыл. Варвара сожгла его на свечке у Грушиной.
И дернула меня нелегкая продолжить это знакомое мне стихотворение, которое я еще
в гимназии перевел из
учебника Марго стихами по-русски.
Очевидно, что критика, делающаяся союзницей школяров и принимающая на себя ревизовку литературных произведений
по параграфам
учебников, должна очень часто ставить себя
в такое жалкое положение: осудив себя на рабство пред господствующей теорией, она обрекает себя вместе с тем и на постоянную бесплодную вражду ко всякому прогрессу, ко всему новому и оригинальному
в литературе.
Я вспомнил, что у меня был товарищ, очень прыткий мальчик,
по фамилии Менандр Прелестнов, который еще
в университете написал сочинение на тему"Гомер как поэт, человек и гражданин", потом перевел какой-то
учебник или даже одну страницу из какого-то
учебника и наконец теперь, за оскудением, сделался либералом и публицистом при ежедневном литературно-научно-политическом издании"Старейшая Всероссийская Пенкоснимательница".
В деревнях по-прежнему мяли лен, дороги оставались непроезжими, и на приемах у меня бывало не больше пяти человек. Вечера были совершенно свободны, и я посвящал их разбору библиотеки, чтению
учебников по хирургии и долгим одиноким чаепитиям у тихо поющего самовара.
Систему воспитания он имел свою, и довольно правильную: он полагал, что всякий человек до десяти лет должен быть на руках матери и воспитываться материально, то есть спать часов
по двадцати
в сутки, поедать неимоверное количество картофеля и для укрепления тела поиграть полчаса
в сутки мячиком или
в кегли, на одиннадцатом году поступить к родителю или наставнику, под ферулой которого обязан выучить полупудовые грамматики и лексиконы древнего мира и десятка три всякого рода
учебников; после этого, лет
в восемнадцать, с появлением страстей, поступить
в какой-нибудь германский университет, для того чтобы приобресть факультетское воспитание и насладиться жизнию.
А
в течение своего царствования она ввела новый порядок сбора податей, повелела генерал-прокурору составлять ежегодные бюджеты, которых прежде не было, вообще,
по учебнику Устрялова, «чрезвычайно увеличила государственные доходы, без отягощения подданных»: при начале ее царствования наши доходы составляли 20 мильонов, а при конце доходили до 50 (см.: Устрялов, II, 259).
Какая же могла быть скудость, судя
по этим сведениям, занесенным даже
в учебник?..
Профессор говорил: «Что делать с тупоумным учеником, который на экзамене отвечает слово
в слово
по скверному
учебнику?» А ему отвечали: «Что же делать ученику, ежели профессора и вообще знающие люди презирают составление
учебников и предоставляют это дело какому-нибудь г. Зуеву?» Профессор говорил: «Если ученик не знает географии, то, читая, например, историю, не могу же я замечать ему, что Лион находится во Франции, а Тибр течет
в Италии…» А ему отвечали: «Отчего же бы и нет?
Самые элементарные сведения, излагаемые
в каждом
учебнике, по-видимому, вовсе не известны автору.
Нет, со священниками (да и с академиками!) у меня никогда не вышло. С православными священниками, золотыми и серебряными, холодными как лед распятия — наконец подносимого к губам. Первый такой страх был к своему родному дедушке, отцову отцу, шуйскому протоиерею о. Владимиру Цветаеву (
по учебнику Священной истории которого, кстати, учился Бальмонт) — очень старому уже старику, с белой бородой немножко веером и стоячей,
в коробочке, куклой
в руках —
в которые я так и не пошла.
Батюшка никогда не сидел на кафедре. Перед его уроком к первой скамейке среднего ряда придвигался маленький столик, куда клались
учебники, журнал и ставилась чернильница с пером для отметок. Но батюшка и за столом никогда не сидел, а ходил
по всему классу, останавливаясь
в промежутках между скамейками. Особенно любил он Нину и называл ее «чужестраночкой».
В начале сентября работа
в мастерской кипела. Наступил книжный и учебный сезон,
в громадном количестве шли партии
учебников. Теперь кончали
в десять часов вечера, мастерскую запирали на ключ и раньше никого не выпускали. Но выпадали вечера, когда делать было нечего, а девушек все-таки держали до десяти: мастера за сверхурочные часы получали
по пятнадцати копеек
в час, и они
в это время, тайно от хозяина, работали свою частную работу — заказ писчебумажного магазина на школьные тетради.
Безучастно сбросили мы капоры и зеленые платки, безучастно сложили их на тируарах. Я уселась на парту, открыла книгу французского
учебника и принялась повторять заданный на сегодня урок. От постоянной непогоды я кашляла и раздражалась
по пустякам. А тут еще подсевшая ко мне Краснушка немилосердно грызла черные хлебные сухарики, зажаренные ей потихоньку девушкой Феней
в коридорной печке.
На этом балу я справлял как бы поминки
по моей прошлогодней „светской“ жизни. С перехода во второй курс я быстро охладел к выездам и городским знакомствам, и практические занятия химией направили мой интерес
в более серьезную сторону. Программа второго курса стала гораздо интереснее. Лекции, лаборатория брали больше времени. И тогда же я задумал переводить немецкий
учебник химии Лемана.
В числе моих более близких знакомых французов состоял уже с позапрошлого зимнего сезона приятель Вырубова и русского химика Лугинина — уже очень известный тогда
в парижских интеллигентных сферах профессор Медицинской школы
по кафедре химии Альфред Наке. О нем я и раньше знал, как об авторе прекрасного
учебника, который очень ценился и у нас. Вырубов быт уже с ним давно
в приятельских отношениях, когда я познакомился с Наке.
Но я получил кандидатский диплом уже
в январе 1862 года на пергаменте, что стоило шесть рублей, с пропиской всех наук, из которых получил такие-то отметки, и за подписью исправляющего должность ректора, профессора Воскресенского. Когда-то, дерптским студентом, я являлся к нему с рекомендательным письмом от моего наставника Карла Шмидта
по поводу сделанного мною перевода
учебника Лемана.
По некоторым наукам, например хотя бы
по химии, вся литература пособий сводилась к
учебникам Гессе и француза Реньо, и то только
по неорганической химии. Языки знал один на тридцать человек, да и то вряд ли. Того, что теперь называют „семинариями“, писания рефератов и прений, и
в заводе не было.
Первая поездка — исключительно
в Петербург — пришлась на ближайшую летнюю вакацию. Перевод
учебника химии Лемана я уже приготовил к печати. Переписал мне его мой сожитель
по квартире З-ч, у которого случилась пистолетная дуэль с другим моим спутником Зариным, уже превратившимся
в бурша. З-ч стал сильно хандрить
в Дерпте, и я его уговаривал перейти обратно
в какой-нибудь русский университет, что он и сделал, перебравшись
в Москву, где и кончил
по медицинскому факультету.
До того, кроме Кетчера (когда я бывал у него
по делу издания моего
учебника, еще дерптским студентом), я не имел еще связей ни
в том, ни
в другом мире.
Сдавали весною экзамен
по средней истории. Требовалось знать прочитанный Васильевским курс (развитие общественно-экономических отношений
в первые века средней истории); это —
по билетам. Кроме того,
по учебнику Шульгина требовалось знать фактическую историю и хронологию средних веков. Я подготовился хорошо, на экзамен шел уверенно. Экзаменовал Васильевский, ассистентом был Кареев. Васильевский спросил...
В частности, Леля была убеждена, что, выйдя из института, она неминуемо столкнется с тургеневскими и иными героями, бойцами за правду и прогресс, о которых впередогонку трактуют все романы и даже все
учебники по истории — древней, средней и новой…
К маю 1870 года перебрался я из Вены
в Берлин перед войной, о которой тогда никто еще не думал ни во Франции, ни
в Германии. Между прочим, я состоял корреспондентом тогдашних «Петербургских ведомостей», и их редактор, покойный
В. Ф. Корш, проезжал
в то время Берлином. Там же нашел я моего товарища
по Дерптскому университету, тоже уже покойного, Владимира Бакста — личность очень распространенную тогда
в русских кружках за границей; с ним я еще студентом,
в Дерпте, переводил
учебник Дондерса.
Нанявши помещение под магазин, он съездил
в Москву и привез оттуда много старых и новейших авторов и много
учебников, и расставил все это добро
по полкам.
Потянулись долгие учебные годы. Памятно ему из них лишь время каникул, когда он снова возвращался
в объятия любимой матери, передавал ей впечатления прожитого
в разлуке с ней учебного года и оживал под ее животворящими ласками, сбрасывал с себя зачерствелость, навеянную сухими
учебниками, переполненными сухими фактами и правилами; с жадностью, полной грудью вдыхал свежий деревенский воздух и
по целым часам любовался на несущую свои мягкие волны красавицу Волгу.
Ведерников ее поджидал. Она с любопытством оглядела украдкой его комнату. Было грязновато и неуютно, как всегда у мужчин, где не проходит
по вещам женская рука. Мебели почти нет. Портрет Ленина на стене, груда
учебников на этажерке. Ведерников сидел за некрашеным столом, чертил
в тетрадке фигуры.