Неточные совпадения
Отдача каторжных
в услужение частным лицам находится
в полном противоречии со взглядом законодателя на наказание: это — не каторга, а крепостничество, так как каторжный служит не государству, а лицу, которому нет никакого дела до исправительных целей или до идеи равномерности наказания; он — не ссыльнокаторжный, а
раб, зависящий от воли барина и его
семьи, угождающий их прихотям, участвующий
в кухонных дрязгах.
— Вот ты и осудил меня, а как
в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему
рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу —
семь бесов, а к чернецу — все четырнадцать. Согрели бы вы меня лучше водочкой, чем непутевые речи заводить про наше иноческое житие.
— Да, женщина, почти каждая —
раба; она
раба и
в семье,
раба в обществе.
— И не говорите мне: все равно! Вы, конечно, глава; но я же не
раба ваша, а подружие.
В чем другом я вам повинуюся, но
в детях — зась! Знайте: дети не ваши, а наши. Петрусь на осьмом году, Павлусе не вступно
семь лет, а Трушку (это я) что еще? — только стукнуло шесть лет. Какое ему ученье? Он без няньки и пробыть не может. А сколько грамоток истратится, покуда они ваши дурацкие, буки да веди затвердят. Да хотя и выучат что, так, выросши, забудут.
Бурмистр. Да как же, судырь, не баловать, помилуйте! Дворня теперь тоже: то папенькин камердинер, значит, и все семейство его палец о палец не ударит, то маменькина ключница, и той
семья на том же положеньи. Я сам, господи, одному старому господину моему служил без году пятьдесят годов, да что ж из того?.. Должен, сколько только сил наших хватает, служить: и сам я, и жена-старуха, и сын али дочь,
в какую только должность назначат! Верный
раб, и по святому писанию, не жалеет живота своего для господина.
Мужей, которых бы страсти не делали
рабами, он искал
в рядах униженных и оскорбленных монастырской
семьи и с ними хотел отпереть свой Сезам, действуя на массы приходящего на богомолье народа.
— У нас
в семье, как помню себя, завсегда говорили, что никого из бедных людей волосом он не обидел и как, бывало, ни встретит нищего аль убогого, всегда подаст милостыню и накажет за
рабу Божию Анну молиться — это мою прабабушку так звали — да за
раба Божия Гордея убиенного — это дедушку нашего, сына-то своего, что вгорячах грешным делом укокошил… говорят еще у нас
в семье, что и
в разбой-от пошел он с горя по жене, с великого озлобленья на неведомых людей, что ее загубили.
— Положительных доказательств нет, на душу и греха брать не буду, — отвечал Малюта; — да не
в этом и дело, великий государь, времена-то переживаются тяжелые и милость-то ноне надо оказывать не так, сплеча, а с опаскою:
семь раз отмерить, а потом уж и отрезать: мне что, о тебе, великий царь, душою томится твой верный
раб. Вести-то идут отовсюду нерадостные… Не до свадеб бы боярам, помощникам царя.
Третий год их жизни шел еще глаже: супруги
в течение этого года совсем друг на друга не глядели: Глафира потому, что она не хотела глядеть на мужа, а муж потому, что он не смел на нее глядеть, не рискуя поднятием семейного карамболя; но и
в этот год, как и
в прежние годы, у Глафиры опять родился третий сын
раба, и затем
в семье Маслюхиных наступила полоса прочно организованного семейного ада.
Тогда заимодавцы привели
рабов и велели им при себе же взять все, что было
в доме у Фалалея, и вынести на базар, а
семью его из обобранного дома выгнали и самый дом заперли большим замком и ключ отдали известному
в Аскалоне доимщику Тивуртию, с тем, чтобы он этот дом продал и вырученные деньги поделил между всеми, кому Фалалей должен.