Неточные совпадения
Вообще
политическая мечтательность была
в то время
в большом ходу, а потому и Бородавкин не избегнул общих веяний времени.
В этой крайности Бородавкин понял, что для
политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края.
В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым
в бедствиях надлежит".
В оставленном им сочинении"О благовидной господ градоначальников наружности"(см. далее,
в оправдательных документах) он довольно подробно изложил свои взгляды на этот предмет, но, как кажется, не вполне искренно связал свои успехи у глуповских дам с какими-то
политическими и дипломатическими целями.
В этой комнате трое господ горячо говорили о последней
политической новости.
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот
в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано
в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства
в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало
в правильные, по крайней мере,
в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и
в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но
политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа
в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства
в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые
в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся
в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а)
политической, б) административной,
в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были
в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий,
в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных
в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание
в статье 36.
Он был верующий человек, интересовавшийся религией преимущественно
в политическом смысле, а новое учение, позволявшее себе некоторые новые толкования, потому именно, что оно открывало двери спору и анализу, по принципу было неприятно ему.
Она знала тоже, что действительно его интересовали книги
политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум
в этой области, и считал своим долгом всё читать.
Быт инородцев был исследован
в политическом, административном, экономическом, этнографическом, материальном и религиозном отношениях.
Он слушал и химию, и философию прав, и профессорские углубления во все тонкости
политических наук, и всеобщую историю человечества
в таком огромном виде, что профессор
в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это оставалось
в голове его какими-то безобразными клочками.
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой
в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается
в ее доме и
в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой
политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
В остроге были тоже ссыльные поляки,
политические преступники.
Но господин Лебезятников, следящий за новыми мыслями, объяснял намедни, что сострадание
в наше время даже наукой воспрещено и что так уже делается
в Англии, где
политическая экономия.
Солон —
политический деятель и реформатор
в Древних Афинах (7–6 вв. до н. э...
Отец мой, Андрей Петрович Гринев,
в молодости своей служил при графе Минихе [Миних Б. Х. (1683–1767) — военачальник и
политический деятель, командовал русскими войсками
в войне с Турцией
в 1735–1739 годах.] и вышел
в отставку премьер-майором [Премьер-майор — старинный офицерский чин (приблизительно соответствует должности командира батальона).]
в 17… году.
— Нет.
В экономических участвовало не больше полутораста тысяч,
в политических свыше полумиллиона.
Слушая, как
в редакции говорят о необходимости
политических реформ, разбирают достоинства европейских конституций, утверждают и оспаривают возникновение
в России социалистической крестьянской республики, Самгин думал, что эти беседы, всегда горячие, иногда озлобленные, — словесная игра, которой развлекаются скучающие, или ремесло профессионалов, которые зарабатывают хлеб свой тем, что «будят
политическое и национальное самосознание общества».
Именно эта интеллигенция, возглавляемая Павлом Николаевичем Милюковым, человеком исключительной
политической прозорливости, задолго до того, как сложиться
в мощную партию конституционалистов-демократов, самозабвенно вела работу культурного воспитания нашей страны.
«Почему я обрадовался? Откуда явилась мысль, что она может служить
в политической полиции? Как странно все…»
— Стыдно слушать! Три поколения молодежи пело эту глупую, бездарную песню. И — почему эта странная молодежь, принимая деятельное участие
в политическом движении демократии, не создала ни одной боевой песни, кроме «Нагаечки» — песни битых?
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые, хотя и понимают, что страна безграмотных мужиков нуждается
в реформах, а не
в революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «
политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами, книги которых он читал
в юности, но, понимая, не умеют говорить об этом просто, ясно, убедительно.
— Пощупали вас жандармы и убедились
в политической девственности вашей, да?
— Ну, и пускай Малый театр едет
в провинцию, а настоящий, культурно-политический театр пускай очистится от всякого босячества, нигилизма — и дайте ему место
в Малом, так-то-с! У него хватит людей на две сцены — не беспокойтесь!
Самгин постоял
в саду часа полтора и убедился, что средний городской обыватель чего-то побаивается, но обезьянье любопытство заглушает его страх. О
политическом значении события эти люди почти не говорят, может быть, потому, что не доверяют друг другу, опасаются сказать лишнее.
Он все более определенно чувствовал
в жизни Марины нечто таинственное или, по меньшей мере, странное. Странное отмечалось не только
в противоречии ее
политических и религиозных мнений с ее деловой жизнью, — это противоречие не смущало Самгина, утверждая его скептическое отношение к «системам фраз». Но и
в делах ее были какие-то темные места.
Если
в государстве существует
политическая полиция — должны быть и
политические преступники.
— Народ у нас смиренный, он сам бунтовать не любит, — внушительно сказал Козлов. — Это разные господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому мужику пристрастие к «
политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш народ казаки вовлекали
в бунты. Казак Москву не терпит. Мазепа двадцать лет служил Петру Великому, а все-таки изменил.
Газета монархистов утверждала, что это — «акт
политической разнузданности», и обе говорили, что показания очевидцев о количестве нападавших резко противоречивы: одни говорят — нападали двое, другие видели только одного, а есть свидетель, который утверждает, что извозчик — участвовал
в грабеже.
Он видел, что источником тревоги этой служит общее всем им убеждение
в своей
политической дальнозоркости и предчувствие неизбежной и разрушительной катастрофы.
— Значит, мне будет служить…
в некотором роде
политическая деятельница, и притом — сумасшедшая?
Она, играя бровями, с улыбочкой
в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для
политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
Затем, при помощи прочитанной еще
в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн
в Германии» и «
Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
— Может быть, но — все-таки! Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий
в пользу гласного суда над
политическими. «Тогда, говорит, оно получит возможность показать обществу, кто у нас играет роли мучеников за правду. А то, говорит, у нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить и унизить культурный мир».
— Левая, задняя башня свободна, как вчера вечером
политического в карцер отвели.
— Из этого дела можно состряпать уголовный процесс с
политической подкладкой, и на нем можно хапнуть большие деньги. Я — за то, чтоб разворовали деньги и — успокоились. Для этого необходимо, чтоб Безбедов сознался
в убийстве. Как вы думаете — был у него мотив?
«Начнет выспрашивать, как я думаю. Будет убеждать
в возможности захвата
политической власти рабочими…»
— Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего дня: страна —
в опасном положении. Массовое убийство рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну
политических стачек…
Ему было приятно рассказывать миролюбивым людям, что
в комиссию сенатора Шидловского по рабочему вопросу вошли рабочие социал-демократы и что они намерены предъявить
политические требования.
— Ну, господи! У нас,
в России! Ты пойми: ведь это значит — конец спорам и дрязгам, каждый знает, что ему делать, куда идти. Там прямо сказано о необходимости
политической борьбы, о преемственной связи с народниками — понимаешь?
Глубоко
в кресле сидел компаньон Варавки по изданию газеты Павлин Савельевич Радеев, собственник двух паровых мельниц, кругленький, с лицом татарина, вставленным
в аккуратно подстриженную бородку, с ласковыми, умными глазами под выпуклым лбом. Варавка, видимо, очень уважал его, посматривая
в татарское лицо вопросительно и ожидающе.
В ответ на возмущение Варавки
политическим цинизмом Константина Победоносцева Радеев сказал...
Он знал все, о чем говорят
в «кулуарах» Государственной думы, внутри фракций,
в министерствах,
в редакциях газет, знал множество анекдотических глупостей о жизни царской семьи, он находил время читать текущую
политическую литературу и, наскакивая на Самгина, спрашивал...
А вообще Самгин незаметно для себя стал воспринимать факты
политической жизни очень странно: ему казалось, что все, о чем тревожно пишут газеты, совершалось уже
в прошлом. Он не пытался объяснить себе, почему это так? Марина поколебала это его настроение. Как-то, после делового разговора, она сказала...
— Я ведь никогда не чувствовала, что есть Россия, кроме Москвы. Конечно, учила географию, но — что же география? Каталог вещей, не нужных мне. А теперь вот вижу, что существует огромная Россия и ты прав: плохое
в ней преувеличивают нарочно, из соображений
политических.
Самгин молчал. Да,
политического руководства не было, вождей — нет. Теперь, после жалобных слов Брагина, он понял, что чувство удовлетворения, испытанное им после демонстрации, именно тем и вызвано: вождей — нет, партии социалистов никакой роли не играют
в движении рабочих. Интеллигенты, участники демонстрации, — благодушные люди, которым литература привила с детства «любовь к народу». Вот кто они, не больше.
— Ну, да! А — что же? А чем иным, как не идеализмом очеловечите вы зоологические инстинкты? Вот вы углубляетесь
в экономику, отвергаете необходимость
политической борьбы, и народ не пойдет за вами, за вульгарным вашим материализмом, потому что он чувствует ценность
политической свободы и потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а вы — чужие!
Подумав, он нашел, что мысль о возможности связи Марины с
политической полицией не вызвала
в нем ничего, кроме удивления. Думать об этом под смех и музыку было неприятно, досадно, но погасить эти думы он не мог. К тому же он выпил больше, чем привык, чувствовал, что опьянение настраивает его лирически, а лирика и Марина — несоединимы.
— Неужели возможна серьезная
политическая партия, которая способна будет организовать интеллигенцию, взять
в свои руки студенческое и рабочее движение и отмести прочь болтунов, истериков, анархистов?
— Вообще — это бесполезное занятие
в чужом огороде капусту садить.
В Орле жил под надзором полиции один
политический человек, уже солидного возраста и большой умственной доброты. Только — доброта не средство против скуки. Город — скучный, пыльный, ничего орлиного не содержит, а свинства — сколько угодно! И вот он, добряк, решил заняться украшением окружающих людей. Между прочим, жена моя — вторая — немножко пострадала от него — из гимназии вытурили…
— Думаете, что если вы дали пять рублей
в пользу
политических, так этим уже куплено вами место
в истории…