Неточные совпадения
— Как можно! — с испугом сказал Леонтий, выхватывая письмо и пряча его опять
в ящик. — Ведь это единственные ее
строки ко мне, других у меня нет… Это одно только и осталось у меня на
память от нее… — добавил он, глотая слезы.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на книги, посвященные его
памяти бывшими его студентами, на горячие, восторженные
строки об нем
в их предисловиях,
в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
Если эти
строки попадутся на глаза самому Химику, я попрошу его их прочесть, ложась спать
в постель, когда нервы ослаблены, и уверен, что он простит мне тогда дружескую болтовню, тем более что я храню серьезную и добрую
память о нем.
Когда я писал эту часть «Былого и дум», у меня не было нашей прежней переписки. Я ее получил
в 1856 году. Мне пришлось, перечитывая ее, поправить два-три места — не больше.
Память тут мне не изменила. Хотелось бы мне приложить несколько писем NataLie — и с тем вместе какой-то страх останавливает меня, и я не решил вопрос, следует ли еще дальше разоблачать жизнь, и не встретят ли
строки, дорогие мне, холодную улыбку?
Эти
строки единственные остались у меня
в памяти из газеты, которая мозолила мне глаза десятки лет
в Москве во всех трактирах, ресторанах, конторах и магазинах.
В доме Чебышева, на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих студентов Московского университета, действительно оказались двое студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
Первые печатные
строки… Сколько
в этом прозаическом деле скрытой молодой поэзии, какое пробуждение самостоятельной деятельности, какое окрыляющее сознание своей силы! Об этом много было писано, как о самом поэтическом моменте, и эти первые поцелуи остаются навсегда
в памяти, как полуистлевшие от времени любовные письма.
Вот уцелевшие
в памяти моей
строки...
Вот я пишу теперь эти
строки, и мне кажется, что я уже давным-давно, по крайней мере месяца два, живу
в Ольховатке и что моя уставшая
память никак не может зацепиться ни за одно событие.
Теперь, когда я пишу эти
строки,
в мои теплые окна злобно стучит осенний дождь и где-то надо мной воет ветер. Я гляжу на темное окно и на фоне ночного мрака силюсь создать силою воображения мою милую героиню… И я вижу ее с ее невинно-детским, наивным, добрым личиком и любящими глазами. Мне хочется бросить перо и разорвать, сжечь то, что уже написано. К чему трогать
память этого молодого, безгрешного существа?
Как отчетливо сохранилась
в моей
памяти маленькая, плотная фигура этого задорного старика,
в сюртуке, застегнутом доверху, с седой шевелюрой, довольно коротко подстриженной,
в золотых очках. И его голос, высокий, пронзительный, попросту говоря"бабий", точно слышится еще мне и
в ту минуту, когда я пишу эти
строки. Помню, как он, произнося громадную речь по вопросу о бюджете, кричал, обращаясь к тогдашнему министру Руэру...
По крайней мере, часть себя хочу оставить на родине. Пусть частью этой будет повесть моей жизни, начертанная
в следующих
строках. Рассказ мой будет краток; не утомлю никого изображением своих страданий. Описывая их, желаю, чтобы мои соотечественники не проклинали хоть моей
памяти. Я трудился для них много, так много сам любил их! Друзья! помяните меня
в своих молитвах…
Близнецы-сестры просили гостей своих оставить им на
память несколько
строк в общем их альбоме. Лиза написала
в нем следующие
строки из одного сочинения госпожи Неккер де Соссюр...