Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть
нового на
свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем
в «Московских ведомостях»!
«Пей, вахлачки, погуливай!»
Не
в меру было весело:
У каждого
в груди
Играло чувство
новое,
Как будто выносила их
Могучая волна
Со дна бездонной пропасти
На
свет, где нескончаемый
Им уготован пир!
Строился
новый город на
новом месте, но одновременно с ним выползало на
свет что-то иное, чему еще не было
в то время придумано названия и что лишь
в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда
в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира,
в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным
в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким
новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись
в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
Дорогой,
в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о
новых железных дорогах, и, так же как
в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал
в неярком
свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами,
в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще
в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Две дамы эти были главные представительницы избранного
нового петербургского кружка, называвшиеся,
в подражание подражанию чему-то, les sept merveilles du monde. [семь чудес
света.]
Занятия его и хозяйством и книгой,
в которой должны были быть изложены основания
нового хозяйства, не были оставлены им; но как прежде эти занятия и мысли показались ему малы и ничтожны
в сравнении с мраком, покрывшим всю жизнь, так точно неважны и малы они казались теперь
в сравнении с тою облитою ярким
светом счастья предстоящею жизнью.
— Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья
в комитете, это нас не касается. Но
в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок
в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного
в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это
новый, совсем
новый тон.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала
в Петербурге, где-нибудь
в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством.
В ее воображении вы сделались героем романа
в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Он был
в горе,
в досаде, роптал на весь
свет, сердился на несправедливость судьбы, негодовал на несправедливость людей и, однако же, не мог отказаться от
новых попыток.
Солнечный
свет, просеянный сквозь кисею занавесок на окнах и этим смягченный, наполнял гостиную душистым теплом весеннего полудня. Окна открыты, но кисея не колебалась, листья цветов на подоконниках — неподвижны. Клим Самгин чувствовал, что он отвык от такой тишины и что она заставляет его как-то по-новому вслушиваться
в слова матери.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая
в круг его
света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего
нового, интересного, а только оживляют
в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное
в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Он беспрестанно
в движении: понадобится обществу послать
в Бельгию или Англию агента — посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить
новую идею к делу — выбирают его. Между тем он ездит и
в свет и читает: когда он успевает — Бог весть.
Так разыгрывался между ними все тот же мотив
в разнообразных варьяциях. Свидания, разговоры — все это была одна песнь, одни звуки, один
свет, который горел ярко, и только преломлялись и дробились лучи его на розовые, на зеленые, на палевые и трепетали
в окружавшей их атмосфере. Каждый день и час приносил
новые звуки и лучи, но
свет горел один, мотив звучал все тот же.
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается
в мире,
в свете и
в городе; следил за подробностями войны, если была война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь
в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о
новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Он вспомнил, что когда она стала будто бы целью всей его жизни, когда он ткал узор счастья с ней, — он, как змей, убирался
в ее цвета, окружал себя, как
в картине, этим же тихим
светом; увидев
в ней искренность и нежность, из которых создано было ее нравственное существо, он был искренен, улыбался ее улыбкой, любовался с ней птичкой, цветком, радовался детски ее
новому платью, шел с ней плакать на могилу матери и подруги, потому что плакала она, сажал цветы…
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей совесть. — Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех
в целом
свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть
новые муки на смену этой ужасной пытке — казаться обманщицей!» — шептало
в ней отчаяние.
— Их держат
в потемках, умы питают мертвечиной и вдобавок порют нещадно; вот кто позадорнее из них, да еще из кадет — этих вовсе не питают, а только порют — и падки на
новое, рвутся из всех сил — из потемок к
свету… Народ молодой, здоровый, свежий, просит воздуха и пищи, а нам таких и надо…
Он это видел, гордился своим успехом
в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой
свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду
в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из
новых, казалось бы — свежих источников.
До
света он сидел там, как на угольях, — не от страсти, страсть как
в воду канула. И какая страсть устояла бы перед таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым желанием взглянуть Вере
в лицо,
новой Вере, и хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему, бабушке, всему дому, «целому обществу, наконец человеку, женщине!».
Я лежал лицом к стене и вдруг
в углу увидел яркое, светлое пятно заходящего солнца, то самое пятно, которое я с таким проклятием ожидал давеча, и вот помню, вся душа моя как бы взыграла и как бы
новый свет проник
в мое сердце.
Вечер так и прошел; мы были вместо десяти уже
в шестнадцати милях от берега. «Ну, завтра чем
свет войдем», — говорили мы, ложась спать. «Что
нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел
в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев на бак не видать».
Вот Азия, мир праотца Адама,
Вот юная Колумбова земля!
И ты свершишь плавучие наезды
В те древние и
новые места,
Где
в небесах другие блещут звезды,
Где
свет лиет созвездие Креста…
Один из
новых путешественников, именно г-н Нопич, сделавший путешествие вокруг
света на датском корвете «Галатея», под командою г-на Стен-Билля, издал
в особой книге собранные им сведения о торговле посещенных им мест.
На другой день, 24-го числа,
в Рождественский сочельник, погода была великолепная: трудно забыть такой день. Небо и море — это одна голубая масса; воздух теплый, без движения. Как хорош Нагасакский залив! И самые Нагасаки, облитые солнечным
светом, походили на что-то путное. Между бурыми холмами кое-где ярко зеленели молодые всходы
нового посева риса, пшеницы или овощей. Поглядишь к морю — это бесконечная лазоревая пелена.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось
в нем с
новой силой, как только она упомянула о больнице. «Он, человек
света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
Привалов увидел девушку совершенно
в новом для него
свете: она тяготилась богатой обстановкой,
в которой приходилось жить, всякой фальшивой нотой, которых так много звучало
в жизни бахаревского дома, наконец, своей бездеятельной, бесполезной и бесцельной ролью богатой невесты.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как
в настоящую минуту. На душе было так хорошо,
в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то
новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том
свете, а
новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще
в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— А и я с тобой, я теперь тебя не оставлю, на всю жизнь с тобой иду, — раздаются подле него милые, проникновенные чувством слова Грушеньки. И вот загорелось все сердце его и устремилось к какому-то
свету, и хочется ему жить и жить, идти и идти
в какой-то путь, к
новому зовущему
свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас!
Добрые и умные люди написали много книг о том, как надобно жить на
свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, — говорят они, —
в том, чтобы мастерские завести по
новому порядку.
Заря чиста, и утро будет ясно.
Уходит день веселый, догорают
Последние лучи зари, все выше
И выше
свет малиновый; потемки
Цепляются за сучья и растут,
Преследуя зари румяный отблеск.
И скоро ночь
в росящемся лесу
С вершинами деревьев станет вровень.
Пора к шатрам,
в кругу гостей веселых
Окончить день и встретить
новый. Песню
Последнюю пропой, пригожий Лель!
Под этим большим
светом безучастно молчал большой мир народа; для него ничего не переменилось, — ему было скверно, но не сквернее прежнего,
новые удары сыпались не на его избитую спину. Его время не пришло. Между этой крышей и этой основой дети первые приподняли голову, может, оттого, что они не подозревали, как это опасно; но, как бы то ни было, этими детьми ошеломленная Россия начала приходить
в себя.
Дом уж и
в то время обращался
в руины, так что неминучее дело было затевать
новый, а Чепраков все откладывал да откладывал — с тем и на тот
свет отправился, оставивши вдову с четырьмя дочерьми.
Да, это была кротость; своеобразная, но все-таки кротость.
В восклицании ее скорее чувствовалась гадливость, нежели обычное грубиянство. Как будто ее внезапно коснулось что-то
новое, и выражение матушки вспугнуло это «
новое» и грубо возвратило ее к неприятной действительности. За минуту перед тем отворилась перед ней дверь
в залитой
светом чертог, она уже устремилась вперед, чтобы проникнуть туда, и вдруг дверь захлопнулась, и она опять очутилась
в потемках.
Пусть лучше, как доживу, если даст Бог, до
нового году и выпущу другую книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того
света и дивами, какие творились
в старину
в православной стороне нашей.
Я,
в сущности, не отрицаю открывшегося мне
в прошлом, не отрекаюсь от него, а — или на время отодвигаю из поля моего сознания, или вижу
в новом для меня
свете.
Это был самый дорогой гость, первый знаток вин, создавший огромное виноделие Удельного ведомства и свои образцовые виноградники «
Новый Свет»
в Крыму и на Кавказе, — Лев Голицын.
Он бросал деньги направо и налево, никому ни
в чем не отказывал, особенно учащейся молодежи, держал на Тверской, на углу Чернышевского переулка, рядом с генерал-губернаторским домом магазинчик виноградных вин из своих великолепных крымских виноградников «
Новый Свет» и продавал
в розницу чистое, натуральное вино по двадцать пять копеек за бутылку.
Она была великолепна, но зато все московские щеголихи
в бриллиантах при
новом, электрическом
свете танцевального зала показались скверно раскрашенными куклами: они привыкли к газовым рожкам и лампам. Красавица хозяйка дома была только одна с живым цветом лица.
В этот день я уносил из гимназии огромное и
новое впечатление. Меня точно осияло. Вот они, те «простые» слова, которые дают настоящую, неприкрашенную «правду» и все-таки сразу подымают над серенькой жизнью, открывая ее шири и дали. И
в этих ширях и далях вдруг встают, и толпятся, и движутся знакомые фигуры, обыденные эпизоды, будничные сцены, озаренные особенным
светом.
Ничего больше он нам не сказал, и мы не спрашивали… Чтение
новых писателей продолжалось, но мы понимали, что все то, что будило
в нас столько
новых чувств и мыслей, кто-то хочет отнять от нас; кому-то нужно закрыть окно,
в которое лилось столько
света и воздуха, освежавшего застоявшуюся гимназическую атмосферу…
Спокойно посмотрев на сестру своими странными глазами, Харитина молча ушла
в переднюю, молча оделась и молча вышла на улицу, где ее ждал свой собственный рысак. Она ехала и горько улыбалась. Вот и дождалась награды за свою жалость. «Что же, на
свете всегда так бывает», — философствовала она, пряча нос
в новый соболий воротник.
Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов
в новой шинели и с узелком
в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на
свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
Знайте же: вечная женственность нынче
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем
новой богини
Небо слилося с пучиною вод.
В свете органической религиозной философии старый спор знания с верой получает совсем иной и
новый смысл.
Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то есть рассмотрение приказное книг до издания их
в свет, то мы хотя ничего не скажем
нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался
в разные времена разум человеческий, что они подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и свободе.
Уединение скоро стало ему невыносимо;
новый порыв горячо охватил его сердце, и на мгновение ярким
светом озарился мрак,
в котором тосковала душа его.
Откройте жаждущим и воспаленным Колумбовым спутникам берег
Нового Света, откройте русскому человеку русский
Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него
в земле!
Но у него был свой расчет:
новое коренное месторождение выставляло деятельность компании
в выгодном
свете пред горным департаментом.