Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (
Начиная читать, показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на
столе,
в книге.
В полдень поставили
столы и стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть
в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана и
начал говорить, что ему нужно бежать.
— Не обращайте внимания, — сказала Лидия Ивановна и легким движением подвинула стул Алексею Александровичу. — Я замечала… —
начала она что-то, как
в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро пробежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой написала и отдала ответ и вернулась к
столу. — Я замечала, — продолжала она начатый разговор, — что Москвичи,
в особенности мужчины, самые равнодушные к религии люди.
На
столе лежал обломок палки, которую они нынче утром вместе сломали на гимнастике, пробуя поднять забухшие барры. Левин взял
в руки этот обломок и
начал обламывать расщепившийся конец, не зная, как
начать.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного
стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на
стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и
начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
В продолжение немногих минут они вероятно бы разговорились и хорошо познакомились между собою, потому что уже
начало было сделано, и оба почти
в одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по дороге была совершенно прибита вчерашним дождем и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на
стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы.
Вдруг получил он
в самом деле
От управителя доклад,
Что дядя при смерти
в постеле
И с ним проститься был бы рад.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал
И уж заранее зевал,
Приготовляясь, денег ради,
На вздохи, скуку и обман
(И тем я
начал мой роман);
Но, прилетев
в деревню дяди,
Его нашел уж на
столе,
Как дань, готовую земле.
— Ага! попались! — закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и
начал тщательно рассматривать его макушку, — потом с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к
столу и
начал дуть под клеенку и крестить ее. — О-ох жалко! О-ох больно!.. сердечные… улетят, — заговорил он потом дрожащим от слез голосом, с чувством всматриваясь
в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы.
Раскольников
в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса
в таком страдании,
в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на
стол и
начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
— Вот ваше письмо, —
начала она, положив его на
стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни
в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Авдотья Романовна то садилась к
столу и внимательно вслушивалась, то вставала опять и
начинала ходить, по обыкновению своему, из угла
в угол, скрестив руки, сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся
в ее шкатулке вместе с сорочкою,
в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на
стол и
начал свое письмо.
Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и
начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать. Встав из-за
стола, я чуть держался на ногах;
в полночь Зурин отвез меня
в трактир.
Она замолчала, взяв со
стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и
начал рассказывать об Инокове, о двух последних встречах с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она? Положив книгу на колено себе, она выслушала молча, поглядывая
в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса...
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по краю
стола и открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь,
начал что-то шептать
в ухо Спивак. Она была
в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли
в столовую с видом людей, которые поссорились; адъютант сел к
столу и
начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило
в комнате. Но седой подошел к Любаше и негромко сказал...
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин.
В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова
начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она сидела
в кресле у
стола.
Солидный, толстенький Дмитрий всегда сидел спиной к большому
столу, а Клим, стройный, сухонький, остриженный
в кружок, «под мужика», усаживался лицом к взрослым и, внимательно слушая их говор, ждал, когда отец
начнет показывать его.
…Самгин сел к
столу и
начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как Попов стучал
в дверь, и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу на стул, отирая платком отсыревшее лицо, Попов шел к
столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что, не успев
начать сражения, он уже проиграл его. Он стоял, глядя, как люди все более возбуждают друг друга, пальцы его играли карандашом, скрывая дрожь. Уже
начинали кричать друг на друга, а курносый человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул ладонью по
столу, что
в буфете зазвенело стекло бокалов.
И ушла, оставив его, как всегда,
в темноте,
в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно уходила, как бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как тень свою, все, что он хотел сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно,
в комнату ворвался ветер, внес запах пыли,
начал сердито перелистывать страницы книги на
столе и помог Самгину возмутиться.
Начали спорить по поводу письма, дым папирос и слов тотчас стал гуще. На
столе кипел самовар, струя серого вара вырывалась из-под его крышки горячей пылью. Чай разливала курсистка Роза Грейман, смуглая, с огромными глазами
в глубоких глазницах и ярким, точно накрашенным ртом.
Лакей вдвинул
в толпу
стол, к нему — другой и, с ловкостью акробата подбросив к ним стулья,
начал ставить на
стол бутылки, стаканы; кто-то подбил ему руку, и одна бутылка, упав на стаканы, побила их.
Но Иноков, сидя
в облаке дыма, прислонился виском к стеклу и смотрел
в окно. Офицер согнулся, чихнул под
стол, поправил очки, вытер нос и бороду платком и, вынув из портфеля пачку бланков,
начал не торопясь писать.
В этой его неторопливости,
в небрежности заученных движений было что-то обидное, но и успокаивающее, как будто он считал обыск делом несерьезным.
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный
в холодной плоскости зеркала. На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков, глаза мыслителя. Он прищурил их, глаза стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир на земле и
в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к
столу и
начал записывать свои мысли.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый раз он пытался
начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине
в магазин и застал ее у
стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
— Анатомировал девицу, горничную, —
начал он рассказывать, глядя
в стол. — Украшала дом, вывалилась из окна. Замечательные переломы костей таза. Вдребезг.
Он сел и
начал разглаживать на
столе измятые письма. Третий листок он прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника, не спеша
начал разрывать письма на мелкие клочки. Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но
в нем оказался еще листок тоненькой бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
Варавка требовал с детей честное слово, что они не станут щекотать его, и затем
начинал бегать рысью вокруг
стола, топая так, что звенела посуда
в буфете и жалобно звякали хрустальные подвески лампы.
— Захар! — повторил Илья Ильич задумчиво, не спуская глаз со
стола. — Вот что, братец… —
начал он, указывая на чернильницу, но, не кончив фразы, впал опять
в раздумье.
Он сел к
столу и
начал писать быстро, с жаром, с лихорадочной поспешностью, не так, как
в начале мая писал к домовому хозяину. Ни разу не произошло близкой и неприятной встречи двух которых и двух что.
Три, четыре часа — все нет!
В половине пятого красота ее, расцветание
начали пропадать: она стала заметно увядать и села за
стол побледневшая.
Захар
начал шарить
в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на
стол.
Он походит, походит по комнате, потом ляжет и смотрит
в потолок; возьмет книгу с этажерки, пробежит несколько строк глазами, зевнет и
начнет барабанить пальцами по
столу.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался
в беседку и
начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался на скамью, впуская пальцы
в волосы, или ложился на одну из скамей, кладя по-американски ноги на
стол.
Долго сидел он
в задумчивом сне, потом очнулся, пересел за письменный
стол и
начал перебирать рукописи, — на некоторых останавливался, качал головой, рвал и бросал
в корзину, под
стол, другие откладывал
в сторону.
— Попробую,
начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую
в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный
стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их
в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
«Не могу, сил нет, задыхаюсь!» — Она налила себе на руки одеколон, освежила лоб, виски — поглядела опять, сначала
в одно письмо, потом
в другое, бросила их на
стол, твердя: «Не могу, не знаю, с чего
начать, что писать? Я не помню, как я писала ему, что говорила прежде, каким тоном… Все забыла!»
Прибыв один и очутившись
в незнакомой толпе, я сначала пристроился
в уголке
стола и
начал ставить мелкими кушами и так просидел часа два, не шевельнувшись.
Я
в разное время,
начиная от пяти до восьми часов, обедал
в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек за
столом не было.
Целые каскады
начали хлестать
в каюту, на
стол, на скамьи, на пол, на нас, не исключая и моего места, и меня самого.
Эйноске однажды
начал мерять
стол в адмиральской каюте. «Зачем?» — спросили его.
«Помилуйте! —
начали потом пугать меня за обедом у начальника порта, где собиралось человек пятнадцать за
столом, —
в качках возят старух или дам». Не знаю, какое различие полагал собеседник между дамой и старухой. «А старика можно?» — спросил я. «Можно», — говорят. «Ну так я поеду
в качке».
Когда все разместились, Нехлюдов сел против них и, облокотившись на
стол над бумагой,
в которой у него был написан конспект проекта,
начал излагать его.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники,
начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за
столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как бы устранить всех опасных.
Устав ходить и думать, он сел на диван перед лампой и машинально открыл данное ему на память англичанином Евангелие, которое он, выбирая то, что было
в карманах, бросил на
стол. «Говорят, там разрешение всего», — подумал он и, открыв Евангелие,
начал читать там, где открылось. Матфея гл. XVIII.
Нынче же, удивительное дело, всё
в этом доме было противно ему — всё,
начиная от швейцара, широкой лестницы, цветов, лакеев, убранства
стола до самой Мисси, которая нынче казалась ему непривлекательной и ненатуральной.
«Спинджак» опять выиграл, вытер лицо платком и отошел к закуске. Косоглазый купец занял его место и
начал проигрывать карту за картой; каждый раз, вынимая деньги, он стучал козонками по
столу и тяжело пыхтел.
В гостиной послышался громкий голос и сиплый смех; через минуту из-за портьеры показалась громадная голова Данилушки. За ним
в комнату вошла Катерина Ивановна под руку с Лепешкиным.
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а
в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на
стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, —
в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который
начала и не дописала, оставила на
столе, чтобы завтра отослать на почту.
— Шутки
в сторону, — проговорил он мрачно, — слушайте: с самого
начала, вот почти еще тогда, когда я выбежал к вам давеча из-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: «Смердяков!» Здесь я сидел за
столом и кричал, что не повинен
в крови, а сам все думаю: «Смердяков!» И не отставал Смердяков от души. Наконец теперь подумал вдруг то же: «Смердяков», но лишь на секунду: тотчас же рядом подумал: «Нет, не Смердяков!» Не его это дело, господа!