Неточные совпадения
— Попробую,
начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую
в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и
комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их
в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
Жаль, что ей понадобилась
комедия,
в которой нужны и
начало и конец, и завязка и развязка, а если б она писала роман, то, может быть, и не бросила бы.
— Истинную правду говорю. А то
начнут комедии представлять. Поставят старого барина на колени и заставят «барыню» петь. Он: «Сударыня-барыня, пожалуйте ручку!» — а она: «Прочь, прочь отойди, ручки недостойный!» Да рукой-то
в зубы… А Фомка качается на стуле, разливается, хохочет…
Чтобы видеть проявление безответной, забитой натуры
в разных положениях и обстоятельствах, мы проследим теперь последующие за «Своими людьми»
комедии Островского из купеческого быта,
начавши с
комедии «Не
в свои сани не садись».
Я привез Пушкину
в подарок Горе от ума;он был очень доволен этой тогда рукописной
комедией, до того ему вовсе почти незнакомой. После обеда, за чашкой кофе, он
начал читать ее вслух; но опять жаль, что не припомню теперь метких его замечаний, которые, впрочем, потом частию явились
в печати.
— Господа! вы видите меня
в величайшем недоумении, —
начал он раздраженным голосом, — не говоря уже о том, что я целую неделю, неизвестно по чьей милости, был действующим лицом
в какой-то странной
комедии, но — что важнее всего —
в настоящую минуту заподозрена даже моя политическая благонадежность.
Начать с того, что Александр Иванович сам склонен был к стихотворству и написал
комедию, из которой отрывки нередко декламировал с жестами; но Аполлон, видимо, стыдился грубого и безграмотного произведения отцовской музы. Зато сам он с величайшим одушевлением декламировал свою драму
в стихах под названием: «Вадим Нижегородский». Помню, как, надев шлафрок на опашку, вроде простонародного кафтана, он, войдя
в дверь нашего кабинета, бросался на пол, восклицая...
— Кокошкин также
начинал писать большую
комедию в стихах, под названием «Воспитание», и еще до моего приезда перевел
комедию Делавиня «Урок старикам», которая давалась с большим успехом на сцене.
Если читатель согласится, что
в комедии, как мы сказали, движение горячо и непрерывно поддерживается от
начала до конца, то из этого само собою должно следовать, что пьеса
в высшей степени сценична.
—
Начнут! — подумал я. — Что
начнут? — спросил я сам себя. — Конечно,
начнут пускать
комедию? То было совещание у них между собою, а теперь примутся за дело. Итти же
в театр. Подумал так, да и пошел: взял снова билет, заплатил снова полтора рубля; вошел и сел уже на другое место, указанное мне услужливым лакеем. Поднялась опять картина.
В начале ярмарки объявились приезжие комедианты, по-нынешнему, а тогда их называли «комедчики», и, явясь у его ясновельможности пана полковника Глуховского Азенка, испросили дозволение"пустить
комедию, не однажды или дважды, но и многожды".
— Ну, что же, —
начал повар, — вы, конечно, меня все хорошо знаете. К чему эта глупая
комедия? Будем объясняться начистоту. Я обокрал вас, джентльмены, —
в течение этих трех лет я нажил огромное состояние на пустых ящиках из-под риса и вываренных костях. Я еще и теперь продаю их акулам, из тех, что победнее, — три пенни за штуку — будь я Иродом, если не так. Только вот беда: денег не платят.
Алексей. Одну минуту, господа!.. Что же,
в самом деле?
В насмешку мы ему дались, что ли? Если бы ваш гетман, вместо того чтобы ломать эту чертову
комедию с украинизацией,
начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духу не пахло
в Малороссии. Но этого мало: мы бы большевиков
в Москве прихлопнули как мух. И самый момент! Там, говорят, кошек жрут. Он бы, мерзавец, Россию спас!
Многие из тех, кому он читал свою пиесу, очень ее хвалили; но молодой автор не мог иметь доверенности к своим судьям; а потому по приезде своем
в Петербург,
в самом
начале 1815 года, где он поступил опять на службу
в тот же Департамент горных и соляных дел, тем же помощником столоначальника — Загоскин решился отдать на суд свою
комедию известному комическому писателю, князю Шаховскому, хотя и не был с ним знаком.
Еще все актеры, кончивши великую драму, полные ею, стояли
в каком-то неясном волнении, смотря с изумлением на опустевшую сцену их действий — как вдруг
начинают им представлять их самих; многим из них это показалось кукольной
комедией.
— Прошу присесть, — продолжал Дилетаев, указывая на ближайший стул. — Между нами нет только нашего великого трагика, Никона Семеныча. Он, вероятно, переделывает свою поэму; но мы все-таки
начнем маленькую репетицию по ролям,
в том порядке, как будет у нас спектакль. Сначала моя
комедия — «Исправленный повеса», потом вы прочтете нам несколько сцен из «Женитьбы», и, наконец, Никон Семеныч продекламирует своим громовым голосом «Братья-разбойники»; Фани протанцует качучу, а Дарья Ивановна пропоет.
— Да, это было тяжело… — глухо заговорил он. — Это
в сущности была первая серьезная неприятность
в моей жизни. И я выдержал характер —
в нашем кругу это считается величайшим достоинством — т. е. я ничего не сказал жене и не подал ни малейшего повода к сомнению. Раньше мы были счастливой парочкой, а тут
начали разыгрывать второй акт
комедии — счастливых родителей…
С улыбкой откланялся ей Дженкинс: он знал, что графиня Пиннеберг разыгрывает
комедию, что она вся
в руках ростовщиков, что полиция уже
начинает предпринимать решительные против нее меры по просьбе кредиторов.
К 1870 году я
начал чувствовать потребность отдаться какому-нибудь новому произведению, где бы отразились все мои пережитки за последние три-четыре года. Но странно! Казалось бы, моя любовь к театру, специальное изучение его и
в Париже и
в Вене должны были бы поддержать во мне охоту к писанию драматических вещей. Но так не выходило, вероятнее всего потому, что кругом шла чужая жизнь, а разнообразие умственных и художественных впечатлений мешало сосредоточиться на сильном замысле
в драме или
в комедии.
Но если б не инцидент с Самойловым, я как начинающий автор не имел бы. повода особенно жаловаться. Публика приняла мою
комедию благосклонно, поставлена она была
в бенефис даровитого актера, сделавшегося к
началу своего второго сезона
в Петербурге уже любимцем публики.
В эволюции моего писательства, я думаю, что драма эта была единственной вещью с налетом идеалистического лиризма. Но я не с нее
начал, а, напротив, с реального изображения жизни —
в более сатирическом тоне —
в первой моей
комедии"Фразеры"и с большей бытовой объективностью —
в"Однодворце".
И как гигиенично и удобно давали такие спектакли! Некоторые шекспировские вечера начинались
в шесть и даже
в половине шестого. И вообще для пятиактных драм и
комедий держались правила
начинать спектакли
в половине седьмого. И к десяти с небольшим кончали самую обширную шекспировскую хронику, и все отправлялись ужинать. Так когда-то давали спектакли
в Париже
в XVIII веке:
начинали еще раньше, к 5 часам пополудни, и кончали к десяти.
Большой литературности мы там не приобретали, потому что репертуар конца 40-х и
начала 50-х годов ею не отличался, но все-таки нам давали и «Отелло»
в Дюсисовой переделке, и мольеровские
комедии, и драмы Шиллера, и «Ревизора», и «Горе от ума», с преобладанием, конечно, французских мелодрам и пьес Полевого и Кукольника.
Ведь то была
комедия от
начала до конца, то была игра
в любовь к ближнему, самая откровенная игра, которую понимали даже дети и глупые бабы!