Неточные совпадения
С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он
в это бледное, худое и неправильное угловатое личико,
в эти кроткие
голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергическим чувством,
в это
маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и гнева, и все это казалось ему более и более странным, почти невозможным. «Юродивая! юродивая!» — твердил он про себя.
А
в маленькой задней комнатке, на большом сундуке, сидела,
в голубой душегрейке [Женская теплая кофта, обычно без рукавов, со сборками по талии.] и с наброшенным белым платком на темных волосах, молодая женщина, Фенечка, и то прислушивалась, то дремала, то посматривала на растворенную дверь, из-за которой виднелась детская кроватка и слышалось ровное дыхание спящего ребенка.
Дней через пять, прожитых
в приятном сознании сделанного им так просто серьезного шага, горничная Феня осторожно сунула
в руку его
маленький измятый конверт с
голубой незабудкой, вытисненной
в углу его, на атласной бумаге, тоже с незабудкой. Клим, не без гордости, прочитал...
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти
в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые
голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще
меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад
голубым сиянием, и
в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами
в воздухе
маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
Она привела сына
в маленькую комнату с мебелью
в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела
в воздухе и, упираясь
в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и
голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Белизна рубахи резко оттеняла землистую кожу сухого, костлявого лица и круглую, черную дыру беззубого рта, подчеркнутого седыми волосами жиденьких усов.
Голубые глаза проповедника потеряли былую ясность и казались
маленькими, точно глаза подростка, но это, вероятно, потому, что они ушли глубоко
в глазницы.
— Из-за
голубей потерял, — говорил он, облокотясь на стол, запустив пальцы
в растрепанные волосы, отчего голова стала уродливо огромной, а лицо —
меньше. — Хорошая женщина, надо сказать, но, знаете, у нее — эти общественные инстинкты и все такое, а меня это не опьяняет…
Мягкими увалами поле, уходя вдаль, поднималось к дымчатым облакам; вдали снежными буграми возвышались однообразные конусы лагерных палаток, влево от них на темном фоне рощи двигались ряды белых, игрушечных солдат, а еще левее возвышалось
в голубую пустоту между облаков очень красное на солнце кирпичное здание, обложенное тоненькими лучинками лесов, облепленное
маленькими, как дети, рабочими.
Когда
в дверях буфета сочно прозвучал голос Марины, лохматая голова быстро вскинулась, показав смешное, плоское лицо, с широким носом и необыкновенными глазами, — очень большие белки и
маленькие, небесно-голубые зрачки.
Несколько секунд Безбедов молчал, разглядывая собеседника, его
голубые стеклянные зрачки стали как будто
меньше, острей; медленно раздвинув толстые губы
в улыбку, он сказал...
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно
голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов, по снегу на крышах ползли тени дыма, сверкали
в небе кресты и главы церквей, по белому полю тянулся обоз, темные
маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики
в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
Самгин прошел
в комнату побольше, обставленную жесткой мебелью, с большим обеденным столом посредине, на столе кипел самовар. У буфета хлопотала
маленькая сухая старушка
в черном платье,
в шелковой головке, вытаскивала из буфета бутылки. Стол и комнату освещали с потолка три
голубых розетки.
Это было дома у Марины,
в ее
маленькой, уютной комнатке. Дверь на террасу — открыта, теплый ветер тихонько перебирал листья деревьев
в саду; мелкие белые облака паслись
в небе, поглаживая луну, никель самовара на столе казался
голубым, серые бабочки трепетали и гибли над огнем, шелестели на розовом абажуре лампы. Марина —
в широчайшем белом капоте, —
в широких его рукавах сверкают голые, сильные руки. Когда он пришел — она извинилась...
Рядом с ним, у окна, читает сатирический журнал
маленький человечек, розовощекий, курносый, с круглыми и очень
голубыми глазками, размером
в пуговицу жилета.
Он указал рукой на дверь
в гостиную. Самгин приподнял тяжелую портьеру, открыл дверь,
в гостиной никого не было,
в углу горела
маленькая лампа под
голубым абажуром. Самгин брезгливо стер платком со своей руки ощущение теплого, клейкого пота.
Появилось кофе
в серебряном кофейнике, а за ним вышла красивая мамка
в голубом кокошнике с
маленьким Вадимом на руках.
Через минуту
в кош вошел Половодов. Он с минуту стоял
в дверях, отыскивая глазами сидевшую неподвижно девушку, потом подошел к ней, молча поцеловал бледную руку и молча поставил перед ней на
маленькую скамеечку большое яйцо из
голубого атласа на серебряных ножках.
Этот, по словам Аркадия Павлыча, государственный человек был роста небольшого, плечист, сед и плотен, с красным носом,
маленькими голубыми глазами и бородой
в виде веера.
Но зато ее поддерживали ободряющие взгляды
голубых глаз, и
маленькие руки с милой благосклонностью протягивались мне
в лансье и кадрилях.
Везде по берегам рек и озер, по песчаным пригоркам и косогорам предпочтительно перед другими лесными ягодами растет
в изобилии ежевика (
в некоторых губерниях ее называют куманикой), цепляясь за все своими гибкими, ползучими, слегка колючими ветками; с весны зелень ее убрана
маленькими белыми цветочками, а осенью черно-голубыми или сизыми ягодами превосходного вкуса, похожими наружным образованьем и величиною на крупную малину.
Сначала они появляются
в весьма
малом количестве: пара, две, много три; их встретить
в стае галок или русских
голубей, подбирающих зерна по гуменным дорожкам.
Болонка у светло-голубой барыни на коленках покоится,
маленькая, вся
в мой кулак, черная, лапки беленькие, даже редкость.
Дамы не возвращались, но минут через пять после этого разговора
в комнатку Бахарева просунулась
маленькая, под гребенку остриженная, седенькая головка с кротчайшими
голубыми глазками.
В уголке стоял худенький,
маленький человек с белокурою головою и жиденькой бородкой. Длинный сюртук висел на нем, как на вешалке,
маленькие его
голубые глазки, сверкающие фантастическим воодушевлением, были постоянно подняты к небу, а руки сложены крестом на груди, из которой с певучим рыданием летел плач Иосифа, едущего на верблюдах
в неволю и видящего гроб своей матери среди пустыни, покинутой их родом.
Она ушла. Спустя десять минут
в кабинет вплыла экономка Эмма Эдуардовна
в сатиновом
голубом пеньюаре, дебелая, с важным лицом, расширявшимся от лба вниз к щекам, точно уродливая тыква, со всеми своими массивными подбородками и грудями, с
маленькими, зоркими, черными, безресницыми глазами, с тонкими, злыми, поджатыми губами. Лихонин, привстав, пожал протянутую ему пухлую руку, унизанную кольцами, и вдруг подумал брезгливо...
И тотчас же девушки одна за другой потянулись
в маленькую гостиную с серой плюшевой мебелью и
голубым фонарем. Они входили, протягивали всем поочередно непривычные к рукопожатиям, негнущиеся ладони, называли коротко, вполголоса, свое имя: Маня, Катя, Люба… Садились к кому-нибудь на колени, обнимали за шею и, по обыкновению, начинали клянчить...
Две детские комнаты,
в которых я жил вместе с сестрой, выкрашенные по штукатурке
голубым цветом, находившиеся возле спальной, выходили окошками
в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на целую четверть заглядывала к нам
в окна, что очень веселило меня и неразлучного моего товарища —
маленькую сестрицу.
— Да что вам дался этот генерал Блинов? — закончил Прозоров уже пьяным языком. — Блинов… хе-хе!.. это великий человек на
малые дела… Да!.. Это… Да ну, черт с ним совсем! А все-таки какое странное совпадение обстоятельств: и женщина
в голубых одеждах приходила утру глубоку… Да!.. Чер-рт побери… Знает кошка, чье мясо съела. А мне плевать.
Обитая
голубым атласом с желтыми шнурами мягкая мебель,
маленький диван с стеганой спинкой, вроде раковины, шелковые тяжелые драпировки, несколько экзотических растений по углам, мраморные группы у одной стены — все это так приятно гармонировало с летним задумчивым вечером, который вносил
в открытую дверь пахучую струю садовых цветов.
Евгений Константиныч пригласил Лушу на первую кадриль и, поставив стул, поместился около
голубого диванчика. Сотни любопытных глаз следили за этой
маленькой сценой, и
в сотне женских сердец закипала та зависть, которая не знает пощады. Мимо прошла m-me Майзель под руку с Летучим, потом величественно проплыла m-me Дымцевич
в своем варшавском платье. Дамы окидывали Лушу полупрезрительным взглядом и отпускали относительно Раисы Павловны те специальные фразы, которые жалят, как укол отравленной стрелы.
В воскресенье, прощаясь с Павлом
в канцелярии тюрьмы, она ощутила
в своей руке
маленький бумажный шарик. Вздрогнув, точно он ожег ей кожу ладони, она взглянула
в лицо сына, прося и спрашивая, но не нашла ответа.
Голубые глаза Павла улыбались обычной, знакомой ей улыбкой, спокойной и твердой.
Бледно-желтое, отекшее лицо его, украшенное жиденькою бородкой, носило явные следы постоянно невоздержной жизни;
маленькие голубые и воспаленные глаза смотрели как-то слепо и тупо, губы распустились и не смыкались, руки, из которых одна была засунута
в боковой карман, действовали не твердо. Во все время, покуда продолжалось причесывание волос, он вполголоса мурлыкал какую-то песню и изредка причмокивал языком и губами.
Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета. Куда до нее было кривым,
маленьким и непослушным ракетишкам Александрова — эта работала и шипела, как паровоз, уходя вверх, не на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а на целых две версты, лопнувши так, что показалось, земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя массу разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая
в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие.
Его невольно и как-то печально поразило: какая
малая кучка сверстников собралась
в голубой просторной комнате, — пятнадцать-двадцать человек, не больше, а на последних экзаменах их было тридцать шесть.
На барском месте
в пошевнях сидел очень
маленького роста мужчина, закутанный
в медвежью шубу, с лицом, гордо приподнятым вверх, с
голубыми глазами, тоже закинутыми к небесам, и с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
В избе между тем при появлении проезжих
в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже
в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший
в зыбке, открыл свои большие
голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же
в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Не послушался — и проиграл! А жаль Эюба, до слез жаль! Лихой
малый и даже на турку совсем не похож! Я с ним вместе
в баню ходил — совсем, как есть, человек! только тело
голубое, совершенно как наши жандармы
в прежней форме до преобразования!
Сидя
в большом кресле, она болтает
маленькими ножками
в меховых туфлях, позевывая, кутается
в голубой халатик и стучит розовыми пальцами по переплету книги на коленях у нее.
Встретив при входе
в ограду миловидного
маленького гимназиста с румяным, простодушным лицом и непорочными
голубыми глазами, Передонов сказал...
Выше
в гору — огромный плодовый сад:
в нём, среди яблонь, вишенья, слив и груш,
в пенном море зелени всех оттенков, стоят, как суда на якорях, тёмные кельи старцев, а под верхней стеною, на просторной солнечной поляне приник к земле
маленький,
в три окна, с
голубыми ставнями домик знаменитого
в округе утешителя страждущих, старца Иоанна.
Матвею стало грустно, не хотелось уходить. Но когда, выходя из сада, он толкнул тяжёлую калитку и она широко распахнулась перед ним, мальчик почувствовал
в груди прилив какой-то новой силы и пошёл по двору тяжёлой и развалистой походкой отца. А
в кухне — снова вернулась грусть, больно тронув сердце: Власьевна сидела за столом, рассматривая
в маленьком зеркальце свой нос, одетая
в лиловый сарафан и белую рубаху с прошвами, обвешанная
голубыми лентами. Она была такая важная и красивая.
Сад и огород тоже обнесены высоким забором, с гвоздями по гребню, за ним — сад монастыря;
в густой зелени старых лип тонут
голубые главы двух
маленьких монастырских церквей — зимней и летней.
Кроткий весенний день таял
в бледном небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно звонили к вечерней великопостной службе
в маленький, неубедительный, но крикливый колокол.
В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от холмов за городом поднимался лёгкий
голубой парок.
И
в степной дали, теперь уже черной и страшной, как бы притаившейся, скрывшей
в себе что-то, вспыхивали
маленькие голубые огоньки.
Идет женщина
в бледно-голубом платье, на ее черных волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку
маленькую кудрявую девочку; размахивая правой рукой с двумя цветками алой гвоздики
в ней, девочка качается на ходу, распевая...
В синем небе над
маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет
голубой Сириус, а из дверей церкви густо льется важное пение органа, и всё это: бег облаков, трепет звезд, движение теней по стенам зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
Он же идет молча и спокойно смотрит на город, не ускоряя шага, одинокий,
маленький, словно несущий что-то необходимое, давно ожидаемое всеми там,
в городе, где уже тревожно загораются встречу ему
голубые, желтые и красные огни.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули
в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и
голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко
в круглый рот, ловко ощипывают его
маленькими зубами, — умные рыбы!..
Илья встал, подошёл к окну. Широкие ручьи мутной воды бежали около тротуара; на мостовой, среди камней, стояли
маленькие лужи; дождь сыпался на них, они вздрагивали: казалось, что вся мостовая дрожит. Дом против магазина Ильи нахмурился, весь мокрый, стёкла
в окнах его потускнели, и цветов за ними не было видно. На улице было пусто и тихо, — только дождь шумел и журчали ручьи. Одинокий
голубь прятался под карнизом, усевшись на наличнике окна, и отовсюду с улицы веяло сырой, тяжёлой скукой.