Неточные совпадения
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку
в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно
в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные
лица; или, еще лучше, когда
снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
Согнувшись над ручьем, запертым
в деревянную колоду, под стареньким, щелявым навесом, который не защищал от
снега и ветра, бабы полоскали белье;
лица их налиты кровью, нащипаны морозом; мороз жжет
мокрые пальцы, они не гнутся, из глаз текут слезы, а женщины неуемно гуторят, передавая друг другу разные истории, относясь ко всем и ко всему с какой-то особенной храбростью.
Выскочили мы
в другую комнату, захватили шубы, и рады, что на вольный воздух выкатились; но только тьма вокруг такая густая, что и зги не видно, и
снег мокрый-премокрый целыми хлопками так
в лицо и лепит, так глаза и застилает.
Лариосик. Но тем не менее я водочки достал! Единственный раз
в жизни мне повезло! Думал, ни за что не достану. Такой уж я человек! Погода была великолепная, когда я выходил. Небо ясно, звезды блещут, пушки не стреляют… Все обстоит
в природе благополучно. Но стоит мне показаться на улице — обязательно пойдет
снег. И действительно, вышел — и
мокрый снег лепит
в самое
лицо. Но бутылочку достал!.. Пусть знает Мышлаевский, на что я способен. Два раза упал, затылком трахнулся, но бутылку держал
в руках.
Вода
в чайнике начинала уже закипать, когда
в комнату неожиданно вбежала Фекла; комки
мокрого снегу, покрывавшие голову и плечи бабы, свидетельствовали, что она не подумала даже второпях отряхнуться и обчиститься
в сенях;
лицо ее изображало сильную тревогу.
« — Любите вы уличное пение? — спрашивает Раскольников. — Я люблю, как поют под шарманку,
в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно
в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные
лица; или еще лучше, когда
снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? А сквозь него фонари с газом блистают…»
Генеральша торопливо оправилась и зажгла спичкой свечу. Огонь осветил пред нею обросшую косматую фигуру майора Филетера Форова, к которому
в исступлении самых смешанных чувств ужаса, радости и восторга, припала полновесная Катерина Астафьевна. Увидев при огне
лицо мужа, майорша только откинула назад голову и, не выпуская майора из рук, закричала: «Фор! Фор! ты ли это, мой Фор!» — и начала покрывать поцелуями его сильно поседевшую голову и
мокрое от дождя и
снега лицо.
В больном свете нарождающегося непогодного дня пароход бежал по Невке, холодные черные волны бились о борта, ветер залеплял
лица и одежду
мокрым снегом. Все понуро стояли, усталые и продрогшие. И только Николай Федорович все время острил, посмеивался и пел...
У крыльца рядом с кучером стоял знакомый цоцкай, Илья Лошадин, без шапки, со старой кожаной сумкой через плечо, весь
в снегу; и
лицо было красное,
мокрое от пота. Лакей, вышедший, чтобы посадить гостей
в сани и укрыть им ноги, посмотрел на него сурово и сказал...
За окнами падал
мокрый ноябрьский
снег, а
в здании суда было тепло, оживленно и весело для тех, кто привык ежедневно, по службе, посещать этот большой дом, встречать знакомые
лица, раскрывать все ту же чернильницу и макать
в нее все то же перо.
Дает он двугривенный, а интриганы-извозчики просят четвертак… Садится он
в пролетку, едет, а холодный ветер бьет ему
в лицо,
мокрый снег застилает глаза, лошаденка плетется еле-еле. Всё сговорилось и всё интригует… Интриги, интриги и интриги!