Неточные совпадения
— Скажи! —
«Идите по
лесу,
Против столба тридцатого
Прямехонько версту:
Придете на поляночку,
Стоят на той поляночке
Две старые
сосны,
Под этими под
соснамиЗакопана коробочка.
Добудьте вы ее, —
Коробка та волшебная:
В ней скатерть самобраная,
Когда ни пожелаете,
Накормит, напоит!
Тихонько только молвите:
«Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй мужиков!»
По вашему хотению,
По моему велению,
Все явится тотчас.
Теперь — пустите птенчика...
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон
лес с темными строями елей и
сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда
в пропадающую даль, и что-то страшное заключено
в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними
лес; недвижны
сосныВ своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко
в снег погружены.
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался человеку.
Лес, знаешь. Стоят обугленные
сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому. Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его под сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами
в животе.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового
леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли
в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми.
В тишине идти было приятно, свечи молодых
сосен курились смолистым запахом,
в просветах между могучими колоннами векового
леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора
сосен блестела, как бронза и парча.
Он и теперь иногда поддавался этому раздумью и даже, тайком от Ольги, раза два
соснул в лесу, ожидая ее замедленного прихода… как вдруг неожиданно налетело облако.
А солнце уж опускалось за
лес; оно бросало несколько чуть-чуть теплых лучей, которые прорезывались огненной полосой через весь
лес, ярко обливая золотом верхушки
сосен. Потом лучи гасли один за другим; последний луч оставался долго; он, как тонкая игла, вонзился
в чащу ветвей; но и тот потух.
Вообще весь рейд усеян мелями и рифами. Беда входить на него без хороших карт! а тут одна только карта и есть порядочная — Бичи. Через час катер наш, чуть-чуть задевая килем за каменья обмелевшей при отливе пристани, уперся
в глинистый берег. Мы выскочили из шлюпки и очутились —
в саду не
в саду и не
в лесу, а
в каком-то парке, под непроницаемым сводом отчасти знакомых и отчасти незнакомых деревьев и кустов. Из наших северных знакомцев было тут немного
сосен, а то все новое, у нас невиданное.
В самом деле, мы входили
в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким
лесом —
сосен, берез, пихты, лиственницы.
Он пошел поскорее
лесом, отделявшим скит от монастыря, и, не
в силах даже выносить свои мысли, до того они давили его, стал смотреть на вековые
сосны по обеим сторонам лесной дорожки.
Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил из рук
в руки, странное молчание царствовало
в сей толпе; разбойники отобедали, один после другого вставал и молился богу, некоторые разошлись по шалашам, а другие разбрелись по
лесу или прилегли
соснуть, по русскому обыкновению.
Начало весны. Полночь. Красная горка, покрытая снегом. Направо кусты и редкий безлистый березник; налево сплошной частый
лес больших
сосен и елей с сучьями, повисшими от тяжести снега;
в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обсажены ельником. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея; дворцы, дома, избы, все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой;
в окнах огни. Полная луна серебрит всю открытую местность. Вдали кричат петухи.
—
В лесу есть белые березы, высокие
сосны и ели, есть тоже и малая мозжуха. Бог всех их терпит и не велит мозжухе быть
сосной. Так вот и мы меж собой, как
лес. Будьте вы белыми березами, мы останемся мозжухой, мы вам не мешаем, за царя молимся, подать платим и рекрутов ставим, а святыне своей изменить не хотим. [Подобный ответ (если Курбановский его не выдумал) был некогда сказан крестьянами
в Германии, которых хотели обращать
в католицизм. (Прим. А. И. Герцена.)]
Ни
сосны, ни дуба, ни клена — одна только лиственница, тощая, жалкая, точно огрызенная, которая служит здесь не украшением
лесов и парков, как у нас
в России, а признаком дурней, болотистой почвы и сурового климата.
Все породы дерев смолистых, как-то:
сосна, ель, пихта и проч., называются красным
лесом, или краснолесьем. Отличительное их качество состоит
в том, что вместо листьев они имеют иглы, которых зимою не теряют, а переменяют их исподволь, постепенно, весною и
в начале лета; осенью же они становятся полнее, свежее и зеленее, следовательно встречают зиму во всей красе и силе.
Лес, состоящий исключительно из одних
сосен, называется бором.
Красный
лес любит землю глинистую, иловатую, а
сосна — преимущественно песчаную; на чистом черноземе встречается она
в самом малом числе, разве где-нибудь по горам, где обнажился суглинок и каменный плитняк.
По мере того как одна сторона зеленого дуба темнеет и впадает
в коричневый тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и
сосны становятся синими,
в воде вырастает другой, опрокинутый
лес; босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на шеях; пробегают крестьянки
в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке
в высокой швейцарской шляпе и серой куртке сидит отец и ведет горячие споры с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
Помада смотрит на дымящиеся тонким парочком верхушки сокольницкого бора и видит, как по вершинкам
сосен ползет туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней красоте иглистую
сосну, а из-за окраины
леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая,
в самом деле, хорошая,
в белом платье с голубым поясом.
И точно: холодный ветер пронизывает нас насквозь, и мы пожимаемся, несмотря на то, что небо безоблачно и солнце заливает блеском окрестные пеньки и побелевшую прошлогоднюю отаву, сквозь которую чуть-чуть пробиваются тощие свежие травинки. Вот вам и радошный май. Прежде
в это время скотина была уж сыта
в поле,
леса стонали птичьим гомоном, воздух был тих, влажен и нагрет. Выйдешь, бывало, на балкон — так и обдает тебя душистым паром распустившейся березы или смолистым запахом
сосны и ели.
Необозримые
леса, по местам истребленные жестокими пожарами и пересекаемые быстрыми и многоводными лесными речками, тянутся по обеим сторонам дороги, скрывая
в своих неприступных недрах тысячи зверей и птиц, оглашающих воздух самыми разнообразными голосами; дорога, бегущая узеньким и прихотливым извивом среди обгорелых пней и старых деревьев, наклоняющих свои косматые ветви так низко, что они беспрестанно цепляются за экипаж, напоминает те старинные просеки, которые устроены как бы исключительно для насущных нужд лесников, а не для езды; пар, встающий от тучной, нетронутой земли, сообщает мягкую, нежную влажность воздуху, насыщенному смолистым запахом
сосен и елей и милыми, свежими благоуханиями многоразличных лесных злаков…
— Благодарю за сравнение, — засмеялась Вера, — нет, я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю
лес. Помнишь
лес у нас
в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить?
Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая… прохлада.
Особенно его поразила Анненгофская роща — этот вековой
лес, после урагана представлявший собой горы вырванных с корнем и расщепленных
сосен и елей-великанов. Среди обломков ныряли босяки: роща была их летней дачей. Немало их там погибло
в урагане.
За сосунцовским полем сейчас же начинался густой
лес с очень узкою через него дорогою, и чем дальше наши путники ехали по этому
лесу, тем все выше показывались
сосны по сторонам, которые своими растопыренными ветвями, покрытыми снегом, как бы напоминали собой привидения
в саванах.
Через несколько часов
лес начал редеть. Меж деревьями забелела каменная ограда, и на расчищенной поляне показался монастырь. Он не стоял, подобно иным обителям, на возвышенном месте. Из узких решетчатых окон не видно было обширных монастырских угодий, и взор везде упирался лишь
в голые стволы и мрачную зелень
сосен, опоясывавших тесным кругом ограду. Окрестность была глуха и печальна; монастырь, казалось, принадлежал к числу бедных.
На склоне темных берегов
Какой-то речки безымянной,
В прохладном сумраке
лесов,
Стоял поникшей хаты кров,
Густыми
соснами венчанный.
Декорация второго действия. Вечер, уже зашло солнце. Под
соснами Басов и Суслов играют
в шахматы. На террасе Саша накрывает на стол к ужину. С правой стороны из
леса доносятся хриплые звуки граммофона;
в комнатах Калерия играет на рояле что-то грустное.
Калерия. Хорошо. Потом как-нибудь. (Пауза. Шалимов молча наклоняет голову, соглашаясь с Калерией. Влас и Юлия Филипповна задумчиво идут из
леса с правой стороны, приходят к
соснам. Влас садится, облокотясь на стол, и тихо свистит. Юлия Филипповна идет
в комнаты.) Хотите — сейчас?
Пустобайка. Сору-то сколько… черти! Вроде гуляющих, эти дачники… появятся, насорят на земле — и нет их… А ты после ихнего житья разбирай, подметай… (Громко, с досадой стучит трещоткой и свистит. Кропилкин отвечает свистом. Пустобайка уходит. Калерия выходит и садится под
соснами, печальная, задумчивая. Прислушивается к пению, покачивая головой, тихо подпевает. С правой стороны
в лесу раздается голос Пустобайки.)
Проехав версты две, они очутились при въезде
в темный бор; дорога шла опушкою
леса; среди частого кустарника, подобно огромным седым привидениям, угрюмо возвышались вековые
сосны и ветвистые ели; на их исполинских вершинах, покрытых инеем, играли первые лучи восходящего солнца, и длинные тени их, устилая всю дорогу, далеко ложились
в чистом поле.
Тот, кому не случалось проезжать ими, с ужасом представляет себе непроницаемую глубину этих диких пустынь, сыпучие пески, поросшие мхом и частым ельником непроходимые болота, мрачные поляны, устланные целыми поколениями исполинских
сосен, которые породились, взросли и истлевали на тех же самых местах, где некогда возвышались их прежние, современные векам, прародители; одним словом, и
в наше время многие воображают Муромские
леса
— А вот как: я велел их запереть
в холодную избу, поставил караул, а сам лег
соснуть; казаки мои — нет их вшисци дьябли везмо! — также вздремнули; так, видно, они вылезли
в окно, сели на своих коней, да и до
лесу… Что ж ты, боярин, качаешь головой? — продолжал Копычинский, нимало не смущаясь. — Иль не веришь? Далибук, так! Спроси хоть пана региментаря.
Проснулся он среди ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий вой. Ночь была светлая, телега стояла у опушки
леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая
сосна выдвинулась далеко
в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из
леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю,
в тишине ночи отчётливо звучали глухие и редкие удары копыт лошади по земле, тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Стоит под
сосной чуть живая,
Без думы, без стона, без слез.
В лесу тишина гробовая —
День светел, крепчает мороз.
В нашем заводе были два пруда — старый и новый.
В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а
в новый — Утка и Висим. Эти горные речки принимали
в себя разные притоки. Самой большой была Утка, на которую мы и отправились. Сначала мы прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо
лесом. Да, это был настоящий чудный
лес, с преобладанием
сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух, влажная от ночной росы трава,
в которой путались ноги.
Сначала мы едем по полю, потом по хвойному
лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти
сосны и ели, птицы и белые облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я сижу рядом с нею. Она
в духе и не говорит резкостей.
Восток белел приметно, и розовый блеск обрисовал нижние части большого серого облака, который, имея вид коршуна с растянутыми крылами, державшего змею
в когтях своих, покрывал всю восточную часть небосклона; фантастически отделялись предметы на дальнем небосклоне и высокие
сосны и березы окрестных
лесов чернели, как часовые на рубеже земли; природа была тиха и торжественна, и холмы начинали озаряться сквозь белый туман, как иногда озаряется лицо невесты сквозь брачное покрывало, всё было свято и чисто — а
в груди Вадима какая буря!
А братья мои
в лесахБерезы да
сосны...
С внешним миром прииск соединялся извилистой узкой дорогой, которая желтой змейкой взбегала мимо приисковой конторы на крутой увал и сейчас же терялась
в смешанном
лесу из елей,
сосен и пихт.
Общий вид Половинки был очень хорош, хотя его главную прелесть и составлял
лес, который со всех сторон, как рать великанов, окружал небольшое свободное пространство бывшего рудника и подступал все ближе и ближе к одинокой избе; главное достоинство этого
леса заключалось
в том, что это был не сплошной ельник, а смешанный
лес, где развесистые березы, рябина и черемуха мешались с елями и
соснами, приятно для глаза смягчая своей светлой веселой зеленью траурный характер хвойного
леса.
В сосновом
лесу было торжественно, как
в храме; могучие, стройные стволы стояли, точно колонны, поддерживая тяжёлый свод тёмной зелени. Тёплый, густой запах смолы наполнял воздух, под ногами тихо хрустела хвоя. Впереди, позади, с боков — всюду стояли красноватые
сосны, и лишь кое-где у корней их сквозь пласт хвои пробивалась какая-то бледная зелень.
В тишине и молчании двое людей медленно бродили среди этой безмолвной жизни, свёртывая то вправо, то влево пред деревьями, заграждавшими путь.
Дорога пошла
лесом, полозья скрипели; лошади то и дело фыркали, и тогда ямщик останавливался и извлекал пальцами льдины из их ноздрей… Высокие
сосны проходили перед глазами, как привидения, белые, холодные и как-то не оставлявшие впечатления
в памяти…
За рекой над
лесом медленно выплывал
в синее небо золотой полукруг луны, звёзды уступали дорогу ему, уходя
в высоту, стало видно острые вершины елей, кроны
сосен. Испуганно, гулко крикнула ночная птица, серебристо звучала вода на плотине и ахали лягушки, неторопливо беседуя друг с другом. Ночь дышала
в окна пахучей сыростью, наполняла комнату тихим пением тёмных своих голосов.
Назаров вздрогнул, поднял голову и натянул повод — лошадь покорно остановилась, а он перекрестился, оглядываясь сонными глазами. Но
в лесу снова было тихо, как
в церкви; протянув друг другу ветви, молча и тесно, словно мужики за обедней, стояли
сосны, и думалось, что где-то
в сумраке некто невидимый спрятался, как поп
в алтаре, и безмолвно творит предрассветные таинства.
Егору Тимофеевичу отвели комнату с высоким потолком и окном прямо
в лес, так что
в летние дни, когда окно было открыто, и прохладную комнату наполнял аромат березы и
сосны, а на столе красовался кувшинчик с цветами, было действительно похоже на дачу.
На другой же день добрые поселяне пускали
в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берез для вытяжки весеннего сока на квас, курили
в сухостойном
лесу и бросали спички на серый высохший мох, вспыхивающий, как порох, оставляли непогашенными костры, а мальчишки-пастушонки, те бессмысленно поджигали у
сосен дупла и трещины, переполненные смолою, поджигали только для того, чтобы посмотреть, каким веселым, бурливым пламенем горит янтарная смола.
Напилась земля за день солнцем, крепко спит, пышно одетая
в травы и цветы, а
леса молча
сосут её тёплую, сочную грудь.
Леса сосновые я тоже знала, у нас
в Тарусе, если идти пачёвской ивовой долиной — которую мать называла Шотландией — к Оке, вдруг — целый красный остров:
сосны!
В поле было жарко и тихо, как перед дождем.
В лесу парило, и шел душистый тяжелый запах от
сосен и лиственного перегноя. Петр Михайлыч часто останавливался и вытирал мокрый лоб. Он осмотрел свои озимые и яровые, обошел клеверное поле и раза два согнал на опушке куропатку с цыплятами; и все время он думал о том, что это невыносимое состояние не может продолжаться вечно и что надо его так или иначе кончить. Кончить как-нибудь глупо, дико, но непременно кончить.
— Вот так же одна девушка пошла за ягодами, — рассказывал Костя, — отбилась от партии, да и осталась
в лесу ночью одна… Дома ее хватились, давай искать — целых два дня искали, а на третий — видят, что сидит она на
сосне и не откликается. Уцепилась за дерево и сидит… Целых два года была без ума, а уже потом рассказала, как ее леший пугал. Как заухает, как закличет по-ребячьи, как захохочет…
Но бывают нередко минуты, когда я, вглядевшись
в стоящий на моем столе портрет, чувствую непреодолимое желание пройтись с «девушкой
в красном» по
лесу под шумок высоких
сосен и прижать ее к груди, несмотря ни на что.