Неточные совпадения
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как
в собственном доме; усадил обходительного гостя
в большие вольтеровские <
кресла> и приготовился слушать его рассказ, без сомнения, об ученых предметах и естественных.
Однако, едва только я вступил
в светлую паркетную залу, наполненную народом, и увидел сотни молодых людей
в гимназических мундирах и во фраках, из которых некоторые равнодушно взглянули на меня, и
в дальнем конце важных
профессоров, свободно ходивших около столов и сидевших
в больших
креслах, как я
в ту же минуту разочаровался
в надежде обратить на себя общее внимание, и выражение моего лица, означавшее дома и еще
в сенях как бы сожаление
в том, что я против моей воли имею вид такой благородный и значительный, заменилось выражением сильнейшей робости и некоторого уныния.
Был очень солнечный августовский день. Он мешал
профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося
кресла, Персиков
в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами
в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух
в кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
— Владимир Ипатьич! — прокричал голос
в открытое окно кабинета с улицы Герцена. Голосу повезло: Персиков слишком переутомился за последние дни.
В этот момент он как раз отдыхал, вяло и расслабленно смотрел глазами
в красных кольцах и курил
в кресле. Он больше не мог. И поэтому даже с некоторым любопытством он выглянул
в окно и увидал на тротуаре Альфреда Бронского.
Профессор сразу узнал титулованного обладателя карточки по остроконечной шляпе и блокноту. Бронский нежно и почтительно поклонился окну.
Газ тихонько шипел
в горелке, опять по улице шаркало движение, и
профессор, отравленный сотой папиросою, полузакрыв глаза, откинулся на спинку винтового
кресла.
Раскланявшись с
профессором, он сел
в кресло со словами: «Прошу вас продолжать» — и безмолвно выслушал чтение моего перевода.
Мы сидели
в полном сборе все вчетвером, то есть я, еще немножко больной и помещавшийся
в глубоком
кресле, моя maman,
профессор и его дочь, которая появилась к вечеру с несколько бледным, но твердым лицом.
Тогдашний обычай позволял ученикам и ученицам выбирать себе
профессора и, ходя на уроки других преподавателей, держаться преподавания одного
профессора. Меня свободно допускали
в классы, и даже служители каждый раз ставили мне
кресло около столика, за которым сидели
профессора.
В кресла было приглашено целое общество — больше мужчины — из стародворянского круга, из писателей,
профессоров, посетителей Малого театра. Там столкнулся я опять с Кетчером, и он своим зычным голосом крикнул мне...