Неточные совпадения
По эту сторону насыпи пейзаж был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен, под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду
красные кресты, мелькают белые фигуры сестер милосердия, под окнами дощатого домика сидит священник
в лиловой
рясе — весьма приятное пятно.
Потом неизменно скромный и вежливый Тит Никоныч, тоже во фраке, со взглядом обожания к бабушке, с улыбкой ко всем; священник,
в шелковой
рясе и с вышитым широким поясом, советники палаты, гарнизонный полковник, толстый, коротенький, с налившимся кровью лицом и глазами, так что, глядя на него, делалось «за человека страшно»; две-три барыни из города, несколько шепчущихся
в углу молодых чиновников и несколько неподросших девиц, знакомых Марфеньки, робко смотрящих, крепко жмущих друг у друга
красные, вспотевшие от робости руки и беспрестанно краснеющих.
Но это не украшало отца, не гасило брезгливость к нему,
в этом было даже что-то обидное, принижающее. Отец почти ежедневно ездил
в город как бы для того, чтоб наблюдать, как умирает монах. С трудом, сопя, Артамонов старший влезал на чердак и садился у постели монаха, уставив на него воспалённые,
красные глаза. Никита молчал, покашливая, глядя оловянным взглядом
в потолок; руки у него стали беспокойны, он всё одёргивал
рясу, обирал с неё что-то невидимое. Иногда он вставал, задыхаясь от кашля.
В приемную входит дьячок Вонмигласов, высокий, коренастый старик
в коричневой
рясе и с широким кожаным поясом. Правый глаз с бельмом и полузакрыт, на носу бородавка, похожая издали на большую муху. Секунду дьячок ищет глазами икону и, не найдя таковой, крестится на бутыль с карболовым раствором, потом вынимает из
красного платочка просфору и с поклоном кладет ее перед фельдшером.
Шут мгновенно распахивает
рясу. Он как бы вырастает
в красной с золотом одежде. Над толпою качается его дурацкий колпак.
Гаснут восковые свечи перед образами, сильнее пахнет воском,
в полумраке
красными огоньками мигают лампадки, народ начинает выходить из церкви. На клиросе высокий седой и кудрявый дьячок, по прозванию Иван Великий, неразборчивым басом бормочет молитвы. Выходит батюшка, уже не
в блестящей ризе, а
в темной
рясе, только с епитрахилью, становится перед царскими вратами. И бурно-весело, опьяненный радостью, хор гремит...
Это был старик шестидесяти пяти лет, дряхлый не по летам, костлявый и сутуловатый, с старчески темным, исхудалым лицом, с
красными веками и длинной, узкой, как у рыбы, спиной; одет он был
в щегольскую светло-лиловую, но слишком просторную для него
рясу (подаренную ему вдовою одного недавно умершего молодого священника),
в суконный кафтан с широким кожаным поясом и
в неуклюжие сапоги, размер и цвет которых ясно показывал, что о.
Третий походил на русского монаха; он окутан был
в длинную черную
рясу и накрыт каптырем [Каптырь — род капюшона
в монашеской одежде раскольников.], спускавшимся с головы по самый кушак, а поверх каптыря — круглой шапочкой с
красной оторочкой.
Княжна Марья действительно сконфузилась и
покраснела пятнами, когда вошли к ней.
В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами и
в монашеской
рясе.