Неточные совпадения
Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею парус, сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его
в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал...
И скоро Ассоль увидела, что стоит
в каюте —
в комнате, которой лучше уже не может быть.
Пантен, крича как на пожаре, вывел «Секрет» из ветра; судно остановилось, между тем как от крейсера помчался паровой катер с командой и лейтенантом
в белых перчатках; лейтенант, ступив на палубу корабля, изумленно оглянулся и прошел с Грэем
в каюту, откуда через час отправился, странно махнув рукой и улыбаясь, словно получил чин, обратно к синему крейсеру.
Опасность, риск, власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко
в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки —
в зорких глазах, хотя твоя
каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном
в замшевой ладанке на твердой груди.
Под вечер он уселся
в каюте, взял книгу и долго возражал автору, делая на полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он утонул
в синем дыме, живя среди призрачных арабесок [Арабеска — здесь: музыкальное произведение, причудливое и непринужденное по своему характеру.], возникающих
в его зыбких слоях.
Хотя распоряжения капитана были вполне толковы, помощник вытаращил глаза и беспокойно помчался с тарелкой к себе
в каюту, бормоча: «Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным флагом пирата?» Но здесь Пантен запутался
в самых диких предположениях. Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй спустился
в каюту, взял деньги и, переехав бухту, появился
в торговых кварталах Лисса.
Сообразив, должно быть, по некоторым, весьма, впрочем, резким, данным, что преувеличенно-строгою осанкой здесь,
в этой «морской
каюте», ровно ничего не возьмешь, вошедший господин несколько смягчился и вежливо, хотя и не без строгости, произнес, обращаясь к Зосимову и отчеканивая каждый слог своего вопроса...
Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился
в дверях, озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивал взглядами: «Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже с аффектацией [С аффектацией — с неестественным, подчеркнутым выражением чувств (от фр. affecter — делать что-либо искусственным).] некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую «морскую
каюту» Раскольникова.
Их повели
в адмиральскую
каюту.
Комедия с этими японцами, совершенное представление на нагасакском рейде! Только что пробило восемь склянок и подняли флаг, как появились переводчики, за ними и оппер-баниосы, Хагивари, Саброски и еще другой, робкий и невзрачный с виду. Они допрашивали, не недовольны ли мы чем-нибудь? потом попросили видеться с адмиралом. По обыкновению, все уселись
в его
каюте, и воцарилось глубокое молчание.
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег.
Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей:
в ней можно было поместиться троим, а придет человек семь;
в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные суда тоже стояли здесь. Я вижу берег теперь из окна моей
каюты: это целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны
в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы думали? — нарциссов!
Сегодня положено обедать на берегу.
В воздухе невозмутимая тишина и нестерпимый жар. Чем ближе подъезжаешь к берегу, тем сильнее пахнет гнилью от сырых кораллов, разбросанных по берегу и затопляемых приливом. Запах этот вместе с кораллами перенесли и на фрегат. Все натащили себе их кучи. Фаддеев приводит меня
в отчаяние: он каждый раз приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги из
каюты!
С каким удовольствием уселись потом около чайного стола
в каюте!
Мы
в крошечной
каюте сидели чуть не на коленях друг у друга, а всего шесть человек, четверо остались наверху.
Чрез час
каюты наши завалены были ящиками:
в большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая,
в другом сладкий и очень вкусный хлеб,
в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Я не выходил; ко мне
в каюту заглянули две-три косматые головы и смугло-желтые лица.
В Китае мятеж;
в России готовятся к войне с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня зовут
в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я спал у капитана
в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а другую руку спрятал за жилет; ноги зябнут.
Я перешел
в капитанскую
каюту, сел там на окно и смотрел на море: оно напоминало выдержанный нами
в Китайском море ураган.
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие
в каютах выскочили
в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега
в какой-нибудь версте; местами, на отмелях, вода была по пояс человеку.
«Достал, — говорил он радостно каждый раз, вбегая с кувшином
в каюту, — на вот, ваше высокоблагородие, мойся скорее, чтоб не застали да не спросили, где взял, а я пока достану тебе полотенце рожу вытереть!» (ей-богу, не лгу!).
Одному сделалось дурно от духоты
в каюте, а может быть и от качки, хотя волнение было слабое и движение фрегата едва заметное.
— Фаддеев!» «Фаддеев!» — повторил другой и за ним третий, потом этот третий заглянул ко мне
в каюту.
Выйдешь из
каюты на полчаса дохнуть ночным воздухом и простоишь
в онемении два-три часа, не отрывая взгляда от неба, разве глаза невольно сами сомкнутся от усталости.
При этом, конечно, обыкновенный, принятый на просторе порядок нарушается и водворяется другой, необыкновенный.
В капитанской
каюте, например, могло поместиться свободно — как привыкли помещаться порядочные люди — всего трое, если же потесниться, то пятеро. А нас за стол садилось
в этой
каюте одиннадцать человек, да
в другой, офицерской, шестеро. Не одни вещи эластичны!
Я так и не ночевал
в своей
каюте.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что
в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Все это говорили они
в капитанской
каюте.
Хи!» — слышу
в каюте у соседа, просыпаясь поутру, спустя несколько дней по приходе, потом тихий шепот и по временам внезапное возвышение голоса на каком-нибудь слове.
Их принял сначала Посьет, потом адмирал
в своей
каюте.
Я никак не ожидал, чтоб Фаддеев способен был на какую-нибудь любезность, но, воротясь на фрегат, я нашел у себя
в каюте великолепный цветок: горный тюльпан, величиной с чайную чашку, с розовыми листьями и темным, коричневым мхом внутри, на длинном стебле. «Где ты взял?» — спросил я. «
В Африке, на горе достал», — отвечал он.
В этом расположении я выбрался из
каюты,
в которой просидел полторы суток, неблагосклонно взглянул на океан и, пробираясь
в общую
каюту, мысленно поверял эпитеты, данные ему Байроном, Пушкиным, Бенедиктовым и другими — «угрюмый, мрачный, могучий», и Фаддеевым — «сердитый».
Мы посадили их
в капитанскую
каюту, и они вынули бумагу,
в которой предлагалось множество вопросов.
Я лег
в капитанской
каюте, где горой лежали ящики, узлы, чемоданы.
Если он приедет еще раз, непременно познакомлюсь с ним, узнаю его имя, зазову
в каюту и как-нибудь дознаюсь, что он такое.
Это особенно приятно, когда многие спят по
каютам и не знают,
в чем дело, а тут вдруг раздается треск, от которого дрогнет корабль.
Рассчитывали на дующие около того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось.
В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать
в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал
в штиле.
В каютах, то там, то здесь, что-нибудь со стуком упадет со стола или сорвется со стены, выскочит из шкапа и со звоном разобьется — стакан, чашка, а иногда и сам шкап зашевелится.
Офицеров никого не было
в кают-компании: все были наверху, вероятно «на авральной работе». Подали холодную закуску. А. А. Болтин угощал меня.
В первый день Пасхи, когда мы обедали у адмирала, вдруг с треском, звоном вылетела из полупортика рама, стекла разбились вдребезги, и кудрявый, седой вал, как сам Нептун, влетел
в каюту и разлился по полу.
В моей маленькой
каюте нельзя было оставаться, особенно
в постели: качнет к изголовью — к голове приливает кровь; качнет назад — поползешь совсем, с подушками, к стенке.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали
в темноте, лежа
в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
В кают-компании стоял длинный стол, какие бывают
в классах, со скамьями.
Ночной воздух стоит, как церемонный гость, у дверей и нейдет
в каюту, не сладит с спершимся там воздухом.
Мы только что отобедали, я пришел, по обыкновению,
в капитанскую
каюту выкурить сигару и сел на диван,
в ожидании, пока принесут огня.
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь, один за другим бросаются с русленей прямо
в море и на несколько мгновений исчезают
в воде; другой присел над люком и не сводит глаз с того, что делается
в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил глаза
в пушку и не может от старости свести губ.
Ко мне
в каюту толпой стали ломиться индийцы, малайцы, китайцы, с аттестатами от судов разных наций, все портные, прачки, комиссионеры. На палубе настоящий базар: разноплеменные гости разложили товары, и каждый горланил на своем языке, предлагая материи, раковины, обезьян, птиц, кораллы.
Кое-как добрался я до своей
каюты,
в которой не был со вчерашнего дня, отворил дверь и не вошел — все эти термины теряют значение
в качку — был втиснут толчком
в каюту и старался удержаться на ногах, упираясь кулаками
в обе противоположные стены.
Совестно ли ему было, что он не был допущен
в каюту, или просто он признавал
в себе другое какое-нибудь достоинство, кроме чести быть японским чиновником, и понимал, что окружает его, — не знаю, но он стоял на палубе гордо,
в красивой, небрежной позе.
Но худо ли, хорошо ли, а
каюта была убрана; все
в ней расставлено и разложено по возможности как следует; каждой вещи назначено место на два, на три года.