Неточные совпадения
— Ино-ска-за-тель-но. Бог — это народ, Авраам — вождь народа;
сына своего он отдает
в жертву не богу, а народу. Видишь, как просто?
В Бога можно верить лишь
в том случае, если есть Бог-Сын, Искупитель и Освободитель, Бог
жертвы и любви.
— Но если б
сын даже заблуждался, скажите; достаточная ли это для родителей причина, чтоб оставлять его
в жертву лишениям?
— Люди московские! — сказал тогда Иоанн, — вы узрите ныне казни и мучения; но караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный господом судити народы мои! И несть лицеприятия
в суде моем, яко, подобно Аврааму, подъявшему нож на
сына, я самых ближних моих на
жертву приношу! Да падет же кровь сия на главу врагов моих!
Да и не может быть иначе: люди, верующие
в злого и безрассудного бога, — проклявшего род человеческий и обрекшего своего
сына на
жертву и часть людей на вечное мучение, — не могут верить
в бога любви.
Ее что-то звало
в NN: там жила женщина, любимая ее
сыном, несчастная
жертва любви к нему.
—
В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой
сын, ты ощущаешь
в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем лице следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным господу, спешишь покинуть отца и матерь, а может быть, супругу и детей, то
жертва сия не достойна господа: не горесть земная и отчаяние ведут к нему, но чистое покаяние и любовь.
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря
в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла
сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все
жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
— Пожалуйте! — подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились
в глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный
сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий
сына в жертву богу; Муций Сцевола [Муций Сцевола — римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку
в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского царя Порсенну.], сжигающий свою руку.
Рашель. Сообразите: насколько приятно мне слышать, что мой
сын предназначен для оправдания ваших темных делишек…
в жертву грязного дела…
Он хотел написать матери, чтобы она во имя милосердного бога,
в которого она верует, дала бы приют и согрела лаской несчастную, обесчещенную им женщину, одинокую, нищую и слабую, чтобы она забыла и простила все, все, все и
жертвою хотя отчасти искупила страшный грех
сына; но он вспомнил, как его мать, полная, грузная старуха,
в кружевном чепце, выходит утром из дома
в сад, а за нею идет приживалка с болонкой, как мать кричит повелительным голосом на садовника и на прислугу и как гордо, надменно ее лицо, — он вспомнил об этом и зачеркнул написанное слово.
Если вы, любимые
сыны счастия, хотите доказать Провидению свою признательность за дары Его; если чувствительное сердце ваше имеет нужду излиться
в благотворениях, то не на стогнах ищите предмета для оных — там нередко вредная праздность одевается рубищем бедности, чтобы обмануть жалость и сострадание; но спешите
в сей храм добродетели, принести ей чистые
жертвы уделением вашего избытка, ибо Екатерина позволила вам благотворить вместе с Нею; там каждый дар ваш процветет и украсится сторичным плодом для святой пользы человечества.
Я могла бы наслаждаться счастием семейственным, удовольствиями доброй матери, богатством, благотворением, всеобщею любовию, почтением людей и — самою нежною горестию о великом отце твоем, но я все принесла
в жертву свободе моего народа: самую чувствительность женского сердца — и хотела ужасов войны; самую нежность матери — и не могла плакать о смерти
сынов моих!..
Оно и не может быть иначе: люди, верующие
в злого и безрассудного бога, проклявшего род человеческий и обрекшего своего
сына на
жертву и часть людей на вечное мучение, не могут верить
в бога любви.
Но этот общий и изначальный «кенозис» Божества
в миротворении предвечно включал
в себя и конкретный кенозис, — воплощение
Сына Божия и Голгофскую
жертву.
Божественная Троица не раскрывалась
в раю, и
Сын не являлся как бесконечная любовь и
жертва.
Если бы даже не было грехопадения, то все равно было бы воплощение
Сына, раскрытие Бога
в жертве любви, т. е. новый космогонический и антропогонический момент.
У Марьи Васильевны застрелился
сын, а она все еще ищет противоречий
в своих брошюрках. Над вами стряслось несчастье, а вы тешите свое самолюбие: стараетесь исковеркать свою жизнь и думаете, что это похоже на
жертвы… Ни у кого нет сердца… Нет его ни у вас, ни у меня… Делается совсем не то, что нужно, и все идет прахом… Я сейчас уйду и не буду мешать вам и Желтухину… Что же вы плачете? Я этого вовсе не хотел.
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного
сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам,
в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о
жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Ипполитов. Прочтите ответ на лице вашего
сына. (Павел Флегонтыч, прочитав письмо, стоит, как бы пораженный громом.)
В таком положении был мой друг, когда презренный
сын этого отпущенника показал на вечере у Гусыниных страшные, изумительные опыты своего влияния на бедную
жертву свою, когда она, бледная, трепещущая от одного слова, пала без чувств! Теперь и моя очередь пришла сказать одно слово; посмотрим, на чьей стороне будет смех. (Указывая на Павла Флегонтыча.) Самозванец.
Умно приготовлено, хорошо сказано, но какие утешения победят чувство матери, у которой отнимают
сына? Все муки ее сосредоточились
в этом чувстве; ни о чем другом не помышляла она, ни о чем не хотела знать. Чтобы сохранить при себе свое дитя, она готова была отдать за него свой сан, свои богатства, идти хоть
в услужение. Но неисполнение клятвы должно принести ужасное несчастие мужу ее, и она решается на
жертву.
Хотя небо и не присудило ее принести эту
жертву собственными руками, с ней все же повторялась библейская история Авраама, приносящего
в жертву Богу своего единственного
сына.
Муж — богатый человек,
сын канатного фабриканта, композитор-дилетант, весь преданный музыке и ей принесший
в жертву свое наследственное канатное производство, доставившее ему солидный капитал от его покойного отца. Ему было лет за тридцать.
Он пошел прямо к своему отцу и упал перед ним на колени, держа
в руках запечатанный пакет с этим завещанием, при чем сказал великие слова: «Се
жертва сына и долг к отцу!
Амалия сделалась вновь беременной: это обстоятельство принесло отраду растерзанной душе барона. Может быть, она подарит ему другого
сына… Тогда первый пусть идет
в жертву неумолимому року, пусть будет лекарем!..
Но судьба обвила свою
жертву крепкими, нерасторгаемыми узами, как змеями, которыми опутаны были Лаокоон [Лаокоон — троянский жрец, вместе с
сыновьями удушенный змеями, которых послали боги, помогавшие грекам
в борьбе с троянцами (миф.).] и дети его…
Да, завтра был день великий для Антона. Друзья его знали, что старый царевич-татарин вышел из ужасной летаргии,
в которую погрузила его смерть
сына, и готовился за голову его требовать у Ивана Васильевича примерного мщения. Завтра во что бы ни стало надо было спасти
жертву его.
Она и не предчувствовала, что
в этом доме случится с
сыном эпизод, который отразится на всей его жизни, что здесь он утратит навсегда свое личное счастье, чтобы принести его
в жертву величию государства, что отсюда он выйдет, как это ни странно, несчастным «баловнем счастья».
Прошло опять несколько дней, Фиоравенти не являлся за своею
жертвою. Ужасные дни! Они отняли у барона несколько годов жизни. Не узнало бы высшее дворянство, не проведали бы родня, знакомые, кто-нибудь, хоть последний из его вассалов, что
сын отдается
в лекаря, как отдают слугу на годы
в учение сапожному, плотничному мастерству?.. Эти мысли тревожили его гораздо более самой
жертвы.
После отъезда государя из Москвы, московская жизнь потекла прежним обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия
в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и
сыны отечества, готовые для него на всякую
жертву.
Они не могут принести
в жертву единственного
сына, как это сделал Авраам, между тем как Авраам не мог даже задуматься над тем, принести ли, или не принести
сына своего
в жертву богу, тому богу, который один давал смысл и благо его жизни.