Неточные совпадения
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была
дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал
в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та
вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала
в другом месте.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая
дорогой и купавшаяся
в лужах, не натоптала пол, и указал ей место
в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка
в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa
водой к колодцу.
Мы сели верхом; Вернер уцепился за поводья обеими руками, и мы пустились, — мигом проскакали мимо крепости через слободку и въехали
в ущелье, по которому вилась
дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем, через который нужно было переправляться вброд, к великому отчаянию доктора, потому что лошадь его каждый раз
в воде останавливалась.
Они
дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь послушаем украдкой
Героев наших разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Однако
в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь: брусничная
водаМне не наделала б вреда.
Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа
в пригоршне, как
воду, рассмотрела его она — всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо
в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной
дорогой.
Он пошел к Неве по
В—му проспекту; но
дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем
в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь,
в одиноком месте,
в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не
в состоянии всего ясно и здраво обсудить
в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Все молчали, глядя на реку: по черной
дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом
в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом
в отражение огня на
воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Недели через три Самгин сидел
в почтовой бричке, ее катила по
дороге, размытой вешними
водами, пара шершавых, рыженьких лошадей, механически, точно заводные игрушки, перебирая ногами. Ехали мимо пашен, скудно покрытых всходами озими; неплодородная тверская земля усеяна каким-то щебнем, вымытым добела.
Не удалось бы им там видеть какого-нибудь вечера
в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и
вода, и стены хижин, и песчаные холмы — все горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой
дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди
в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих
в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая молодою мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило
водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками,
дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу!
В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
Когда мы стали жаловаться на
дорогу, Вандик улыбнулся и, указывая бичом на ученую партию, кротко молвил: «А капитан хотел вчера ехать по этой
дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись так, что лошади шли по брюхо
в воде.
По деревьям, по
дороге и по
воде заиграл ветерок, подувший с моря, но так мягко, нежно, осторожно, как разве только мать дует
в лицо спящему ребенку, чтоб согнать докучливую муху.
Бывало, не заснешь, если
в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь
в потолок и
в окна, или заскребет мышонок
в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь
дорогу, когда
в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер
в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или
вода не блестит, как хрусталь…
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой
дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс
в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то
в каком положении
в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Мы вышли к большому монастырю,
в главную аллею, которая ведет
в столицу, и сели там на парапете моста.
Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас.
В полях везде работают. Мы пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой
дороги полями с рисом, которые были наполнены
водой и походили на пруды с зеленой, стоячей
водой.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять
в аллею и потом
в улицу, которая вела
в поле и
в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись
в садах, ничем не огороженных, и рощах.
Дорога поднималась заметно
в гору. Наконец забрались
в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам
воды.
Я не уехал ни на другой, ни на третий день.
Дорогой на болотах и на реке Мае, едучи верхом и
в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий день по приезде
в Якутск они распухли. Доктор сказал, что
водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз подумали бы о том, можно ли отправлять людей
в такую жару и такой кучей, двадцать раз
дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его
в тень, дали бы
воды, дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
Стрелки Сабитов и Аринин стали собираться
в дорогу, а я отправился на реку Билимбе, чтобы посмотреть, насколько спала
вода за ночь.
По
дороге я стал расспрашивать его, почему он не хотел, чтобы я бросил
в воду огонь и рыбу.
Утром мы сразу почувствовали, что Сихотэ-Алинь отделил нас от моря: термометр на рассвете показывал — 20°С. Здесь мы расстались с Сунцаем. Дальше мы могли идти сами; течение
воды в реке должно было привести нас к Бикину. Тем не менее Дерсу обстоятельно расспросил его о
дороге.
Груз падает
в воду и увлекает за собой
дорогого хищника.
Обогнув гору Даютай, Алчан, как уже выше было сказано, входит
в старое русло Бикина и по пути принимает
в себя с правой стороны еще три обильных
водой притока: Ольду (по-китайски Култухе), Таудахе [Да-ю-тай — большая старинная башня.] и Малую Лултухе. Алчан впадает
в Бикин
в 10 км к югу от станции железной
дороги того же имени. Долина его издавна славится как хорошее охотничье угодье и как место женьшеневого промысла.
Дальше Фудзин делает излучину
в виде буквы «П». Отсюда тропа поворачивает направо
в горы, что значительно сокращает
дорогу. По пути она пересекает 2 невысоких кряжика и обильный
водой источник.
Утром после бури еще моросил мелкий дождь.
В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной мир сделался прекрасен. Камни, деревья, трава,
дорога приняли праздничный вид;
в кустах запели птицы;
в воздухе появились насекомые, и даже шум
воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Погода была пасмурная. Дождь шел не переставая. По обе стороны полотна железной
дороги тянулись большие кочковатые болота, залитые
водой и окаймленные чахлой растительностью.
В окнах мелькали отдельные деревья, телеграфные столбы, выемки. Все это было однообразно. День тянулся долго, тоскливо. Наконец стало смеркаться.
В вагоне зажгли свечи.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша
дорога стала подыматься куда-то
в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью,
в чем я убедился, как только увидел
воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке
в надежде, что где-нибудь пересечем свою
дорогу.
Следующий день, 8 июня, ушел на поиски
в воде ружей. Мы рассчитывали, что при солнце будет видно дно реки, но погода, как на грех, снова испортилась. Небо покрылось тучами, и стало моросить. Тем не менее после полудня Меляну удалось найти 2 ружья, ковочный инструмент, подковы и гвозди. Удовольствовавшись этим, я приказал собираться
в дорогу.
Мы ехали, не останавливаясь; жандарму велено было делать не менее двухсот верст
в сутки. Это было бы сносно, но только не
в начале апреля.
Дорога местами была покрыта льдом, местами
водой и грязью; притом, подвигаясь к Сибири, она становилась хуже и хуже с каждой станцией.
Но
дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые
в оттепель до половины наполняются
водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают
в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и на следующий день, так что к Троице поспевают только
в пятницу около полудня, избитые, замученные.
К концу апреля поля уже настолько обсохли, что
в яровом показались первые сохи. С
дорог тоже мало-помалу слила
вода.
С наступлением октября начинаются первые серьезные морозы. Земля закоченела, трава по утрам покрывается инеем,
вода в канавках затягивается тонким слоем льда; грязь на
дорогах до того сковало, что езда
в телегах и экипажах сделалась невозможною. Но зато черностоп образовался отличный: гуляй мужичок да погуливай. Кабы на промерзлую землю да снежку Бог послал — лучше бы не надо.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить
в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по
дорогам и
в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи,
вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь
воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Сначала строят селение и потом уже
дорогу к нему, а не наоборот, и благодаря этому совершенно непроизводительно расходуется масса сил и здоровья на переноску тяжестей из поста, от которого к новому месту не бывает даже тропинок; поселенец, навьюченный инструментом, продовольствием и проч., идет дремучею тайгой, то по колена
в воде, то карабкаясь на горы валежника, то путаясь
в жестких кустах багульника.
Почти всё время поп Семен проводил
в пустыне, передвигаясь от одной группы к другой на собаках и оленях, а летом по морю на парусной лодке или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его снегом, захватывали по
дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых реках лодки и приходилось купаться
в холодной
воде; но всё это переносил он с необыкновенною легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется.
В нем одна широкая улица, но
дороги еще нет, и от избы к избе ходят по кочкам, по кучам глины и стружкам и прыгают через бревна, пни и канавы,
в которых застоялась коричневая
вода.
За нею последовала и сестра ее, раскрывавшая рот, за ними гимназист, сын Лебедева, который уверял, что «звезда Полынь»
в Апокалипсисе, павшая на землю на источники
вод, есть, по толкованию его отца, сеть железных
дорог, раскинувшаяся по Европе.
Залитую
водой Рублиху возобновить было, пожалуй,
дороже, чем выбить новую шахту, и найденная старым штейгером золотоносная жила была снова похоронена
в земле.
Окся умела починивать обувь и одним этим ремеслом смело могла бы существовать на промыслах, где обувь — самое
дорогое для рабочего, вынужденного работать
в грязи и по колена
в воде.
Смиренный заболотский инок повел скитниц так называемыми «волчьими тропами», прямо через Чистое болото, где
дорога пролегала только зимой. Верст двадцать пришлось идти мочежинами, чуть не по колена
в воде.
В особенно топких местах были проложены неизвестною доброю рукой тоненькие жердочки, но пробираться по ним было еще труднее, чем идти прямо болотом. Молодые девицы еще проходили, а мать Енафа раз десять совсем было «огрузла», так что инок Кирилл должен был ее вытаскивать.
Дорога до Мурмоса для Нюрочки промелькнула, как светлый, молодой сон.
В Мурмос приехали к самому обеду и остановились у каких-то родственников Парасковьи Ивановны. Из Мурмоса нужно было переехать
в лодке озеро Октыл к Еловой горе, а там уже идти тропами. И лодка, и гребцы, и проводник были приготовлены заранее. Оказалось, что Парасковья Ивановна ужасно боялась
воды, хотя озеро и было спокойно. Переезд по озеру верст
в шесть занял с час, и Парасковья Ивановна все время охала и стонала.
Два слова письменных
в дополнение к письму вашего соименника,
дорогой фотограф,
в ответ на ваши строки от 18 декабря… О кончине Вольфа — вы, верно, это уже знаете от Ж.Адамовны, к которой писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом
вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал, зная, что нет выздоровления.
Дорога в Багрово, природа, со всеми чудными ее красотами, не были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью
в Багрове и жизнью
в Уфе; но с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и леса,
воды и горы, так захотелось побегать с Суркой по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее потеряло для меня свою занимательность и я каждый день просыпался и засыпал с мыслию о Сергеевке.
Скоро, и не один раз, подтвердилась справедливость его опасений; даже и теперь во многих местах
дорога была размыта, испорчена вешней
водою, а
в некоторых долочках было так вязко от мокрой тины, что сильные наши лошади с трудом вытаскивали карету.
Отец мой утверждал, что трудно проехать по тем местам, которые были залиты весеннею
водою, что грязно, топко и что
в долочках или размыло
дорогу, или нанесло на нее илу; но мне все такие препятствия казались совершенно не стоящими внимания.
Мать
дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть
в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный
в воду.
Входит он на широкий двор,
в ворота широкие, растворенные;
дорога пошла из белого мрамора, а по сторонам бьют фонтаны
воды высокие, большие и малые.
— Да, — говорил Иларион, — много
воды утекло с тех пор, как мы с вами не видались, да не меньше того, пожалуй, и перемен
в России наделалось: уничтожилось крепостное право, установилось земство, открываются новые судебные учреждения, делаются железные
дороги.
На плечах накинута соболья шуба редчайшей
воды (
в"своем месте"он носит желтую лисью шубу, а
в дорогу так и волчьей не брезгает), на голове надет самого новейшего фасона цилиндр, из-под которого высыпались наружу серебряные кудри; борода расчесана, мягка, как пух, и разит духами; румянец на щеках даже приятнее прежнего; глаза блестят…
В деревнях на улице появляется грязь; ребятишки гурьбами возятся по
дороге и везде, где под влиянием лучей солнца образовалась
вода; старики также выползают из душных изб и садятся на завалинах погреться на солнышке.