Неточные совпадения
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку гроба с венками
в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий полицейский офицер с
густыми черными усами на красном лице быстро шел
в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали
солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим голосом...
Саша схватился за маузер, стоявший возле по совету Колесникова: даже
солдат может свое оружие положить
в сторону, а мы никогда, и ешь и спи с ним; не для других, так для себя понадобится. Но услыхал как раз голос Василия и приветливо
в темноте улыбнулся.
Гудел Колесников...
Рейтары были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам отправился
в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка и Брехун долго смотрели, как атаман шел с Охоней на гору, которая поднималась сейчас за обителью и вся поросла
густым бором. Через час атаман вернулся, сел на коня и уехал
в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель была подожжена.
Сумрак
в саду становился всё
гуще, синее; около бани зевнул, завыл
солдат, он стал совсем невидим, только штык блестел, как рыба
в воде. О многом хотелось спросить Тихона, но Артамонов молчал: всё равно у Тихона ничего не поймёшь. К тому же и вопросы как-то прыгали, путались, не давая понять, который из них важнее. И очень хотелось есть.
В густой запыленной колонне трудно отличить
солдата от офицера.
Опять по топям, по
густым рисовым полям усталый отряд двигался к Го-Конгу. Шел день, шел другой — и не видали ни одного анамита
в опустелых, выжженных деревнях, попадавшихся на пути. Днем зной был нестерпимый, а по вечерам было сыро. Французские
солдаты заболевали лихорадкой и холерой, и
в два дня до ста человек были больны.
В обеденном зале Бубликовской гостиницы рядами стояли скамейки,
в глубине была сооружена сцена с занавесом; и надпись на нем: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Густо валила публика, — деревенские, больше молодежь, пограничники-солдаты. Капралов, взволнованный и радостный, распоряжался. Катю он провел
в первый ряд, где уже сидело начальство, — Ханов, Гребенкин, Глухарь, все с женами своими. Но Катя отказалась и села
в глубине залы, вместе с Конкордией Дмитриевной. Ей было интересно быть
в гуще зрителей.
Потянулись поля. На жнивьях по обе стороны темнели
густые копны каоляна и чумизы. Я ехал верхом позади обоза. И видно было, как от повозок отбегали
в поле
солдаты, хватали снопы и бежали назад к повозкам. И еще бежали, и еще, на глазах у всех. Меня нагнал главный врач. Я угрюмо спросил его...
В третьем часу ночи
в черной мгле озера
загудел протяжный свисток, ледокол «Байкал» подошел к берегу. По бесконечной платформе мы пошли вдоль рельсов к пристани. Было холодно. Возле шпал тянулась выстроенная попарно «малиновая команда». Обвешанные мешками, с винтовками к ноге,
солдаты неподвижно стояли с угрюмыми, сосредоточенными лицами; слышался незнакомый, гортанный говор.
Сестры волновались. Мы замедлили шаг, чтобы пропустить
солдата вперед. Он обогнал нас и медленно шел, пошатываясь и все ругаясь. Были уже
густые сумерки. Дорогу пересекала поперечная дорога. Чтобы избавиться от нашего спутника, мы тихонько свернули на нее и быстро пошли, не разговаривая. Вдруг наискось по пашне пробежала
в сумраке пригнувшаяся фигура и остановилась впереди у дороги, поджидая нас.
Молодой солдатик вскочил и мигом исполнил приказание ближайшего начальства. Костер с треском разгорается. Вылетает целый сноп искр, и большое пламя освещает окружающую дикую местность, сложенные
в козлы ружья, стволы сосен, и красный отблеск огня теряется
в темноте
густого леса. Старый
солдат все продолжает свой рассказ.
Гора Кальмберг, высочайшая на Сен-Готарде, представляла еще затруднение для русских войск. Темные облака, перерезывавшие вершины горы, обдавали
солдат сыростью и холодом,
солдаты шли
в густом облачном тумане, карабкались то по голым скалам, то по вязкой глине, усыпанной мелкими камешками. Все терпели страшную нужду.
Была глубокая ночь. Ярко и молчаливо сверкали звезды. По широкой тропинке, протоптанной поперек каолиновых грядок, вереницею шли
солдаты, Они шли тихо, затаив дыхание, а со всех сторон была
густая темнота и тишина. Рота шла на смену
в передовой люнет. Подпоручик Резцов шагал рядом со своим ротным командиром Катарановым, и оба молчали, резцов блестящими глазами вглядывался
в темноту. Катаранов, против обычного, был хмур и нервен; он шел, понурив голову, кусал кончики усов и о чем-то думал.
С запада ровною полосою поднимались
густые белые тучи. Оттуда подул ветер. Стало еще холоднее.
Солдаты кутались
в полушубки. Матрехин, с серьезными, глупыми глазами под отлогим лбом, рассказывал про волчиху, у которой его дядя увез волчат. Он рассказывал солидно, томительно-медленно.
Солдаты посмеивались, потешаясь над тем, как он рассказывал.
Морозило.
Солдаты, сжимая винтовки, пристально вглядывались
в темноту. Было очень тихо. И звезды —
густые, частые — мигали
в небе, как они мигают, только когда на земле все спят. Казалось, вот-вот прекрасною, прозрачною тенью пронесется молчаливая душа ночи, — спокойно пронесется над самою землею, задевая за сухую траву, без боязни попасть под людские взгляды. А
в этой земле повсюду прятались насторожившиеся люди и зорко вглядывались
в темноту.
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять
в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и
в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором
загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали
солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, втягивали их
в рукава.