Неточные совпадения
Витима — слобода, с церковью Преображения, с сотней жителей, с приходским училищем, и ямщики почти все грамотные. Кроме извоза они промышляют ловлей зайцев, и тулупы у всех заячьи, как у нас бараньи. Они сеют хлеб. От Витимы еще около четырехсот верст до Киренска, уездного
города, да оттуда девятьсот шестьдесят верст до Иркутска. Теперь пост, и
в Витиме толпа постников, окружавшая мою
повозку, утащила у меня три рыбы, два омуля и стерлядь, а до рябчиков и другого скоромного не дотронулись: грех!
Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да так, чтобы самой не быть замешанною. Она под рукою шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего слесаренка, дала ему пятачок и подговорила к вечеру ждать за
городом проезда новобрачных и накидать
в их
повозку сору да бумажек. Слесаренок радостно согласился и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему...
Катя не отвечает и завертывается
в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она смотрит вдоль по дороге:
город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни с серебряными главами… Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как
в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается перед нею.
Повозка падает, Катя смеется. «Елена! Елена!» слышится голос из бездны.
Например, он хотел подарить ей
в день именин такой материи на платье, какую можно было подарить только ее горничной; он думал ехать к венцу
в какой-то старинной
повозке на пазах, которая возбудила бы смех
в целом
городе, и пр. и пр.
Город оживлялся; часто были слышны бубенчики и скрип дорожных экипажей; часто были видны помещичьи зимние
повозки, кибитки, возки всех возможных видов, набитые внутри всякою всячиною и украшенные снаружи целой дворней,
в шинелях и тулупах, подвязанных полотенцами; часть ее обыкновенно
городом шла пешком, кланялась с лавочниками, улыбалась стоящим у ворот товарищам; другая спала во всех положениях человеческого тела,
в которых неудобно спать.
— Да и гости такие, что нам носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех на ключ
в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из
городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на руках вынесли из
повозки, да и после добудиться не могли: так сонного и уволокли опять
в повозку.
Мы приехали под вечер
в простой рогожной
повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по
городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как
в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
В осеннюю ростепель, при которой случилось похищение боярышни Байцуровой и при которой выехали
в разные стороны отец и мать молодой пленницы, путь на тонущих по ступицу
повозках совершался крайне медленно. Старику Байцурову по крайней мере нужно было трое суток, чтобы доехать до
города, а жене его с сопровождавшей ее мамкой-туркиней столько же, чтобы добраться до Плодомасовки.
Схоронив на дне души всю безмерную материнскую скорбь свою, она, минуты не теряя, велела заложить кибитку, одела мужа
в его давно без употребления хранившуюся
в кладовой полковую либерию, посадила его
в повозку и отправила
в город, где была высшая местная власть.
Чтобы недолго рассказывать, нас, собравши, отправили
в повозке в город.
В последний проезд он уже скакал через редкие
города (Киренск, Верхоленск и Олекму), стоя
в повозке и размахивая над головой красным флагом.
В 1800-х годах,
в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось
в наше время, —
в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая
в Петербург
в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили
в пожарские котлеты,
в валдайские колокольчики и бублики, — когда
в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах
в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, —
в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, —
в губернском
городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Часам к пяти все было выгружено, налажено, лошади впряжены
в повозки, и мы двинулись
в путь. Объехали вокзал и повернули вправо. Повсюду проходили пехотные колонны, тяжело громыхала артиллерия. Вдали синел
город, кругом на биваках курились дымки.
Из Саксонии вывезли Паткуля
в закрытой
повозке,
в которой проверчено было несколько скважин для воздуха. Тридцать солдат генерала Мейерфельда, полка, состоявшего из одних лифляндцев, прикрывали его путешествие
в Польшу. Двадцать седьмого сентября должен был печальный поезд прибыть
в Казимир [Казимир —
город в Польше.], где тридцатого числа назначено колесовать несчастного.