Неточные совпадения
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими быть твердыми
в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут быть умерщвляемы, но только
в таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей,
в общей экономии наличных сил
города чувствуется излишек.
— Деревушки нет, а я перееду
в город. Все же равно это было нужно сделать не для себя, а для
детей. Им нужны будут учителя закону божию, музыке, танцеванью. Ведь
в деревне нельзя достать.
Это случалось не часто, хотя Лисс лежал всего
в четырех верстах от Каперны, но дорога к нему шла лесом, а
в лесу многое может напугать
детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии от
города, но все-таки не мешает иметь
в виду.
— Это он
в Иерусалим идет, братцы, с
детьми, с родиной прощается, всему миру поклоняется, столичный
город Санкт-Петербург и его грунт лобызает, — прибавил какой-то пьяненький из мещан.
Спивак
в белом капоте, с
ребенком на руках, была похожа на Мадонну с картины сентиментального художника Боденгаузена, репродукции с этой модной картины торчали
в окнах всех писчебумажных магазинов
города. Круглое лицо ее грустно, она озабоченно покусывала губы.
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живет с актерами, каждый сезон с новым;
город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для
детей, а
в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
— Ваш отец был настоящий русский, как
дитя, — сказала она, и глаза ее немножко покраснели. Она отвернулась, прислушиваясь. Оркестр играл что-то бравурное, но музыка доходила смягченно, и, кроме ее, извне ничего не было слышно.
В доме тоже было тихо, как будто он стоял далеко за
городом.
— Да, съездили люди
в самый великолепный
город Европы, нашли там самую пошлую вещь, купили и — рады. А вот, — он подал Спивак папиросницу, — вот это сделал и подарил мне один чахоточный столяр, женатый, четверо
детей.
— Ты — ешь больше, даром кормят, — прибавила она, поворачивая нагло выпученные и всех презирающие глаза к столу крупнейших сил
города: среди них ослепительно сиял генерал Обухов,
в орденах от подбородка до живота, такой усатый и картинно героический, как будто он был создан нарочно для того, чтоб им восхищались
дети.
Зато он чаще занимается с
детьми хозяйки. Ваня такой понятливый мальчик,
в три раза запомнил главные
города в Европе, и Илья Ильич обещал, как только поедет на ту сторону, подарить ему маленький глобус; а Машенька обрубила ему три платка — плохо, правда, но зато она так смешно трудится маленькими ручонками и все бегает показать ему каждый обрубленный вершок.
Мать его и бабушка уже ускакали
в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи
детей, где и как им жить; служить ли молодому человеку и зимой жить
в городе, а летом
в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить
детей в Москву,
в Петербург и даже за границу.
— Почтенные такие, — сказала бабушка, — лет по восьмидесяти мужу и жене. И не слыхать их
в городе: тихо у них, и мухи не летают. Сидят да шепчутся, да угождают друг другу. Вот пример всякому: прожили век, как будто проспали. Ни
детей у них, ни родных! Дремлют да живут!
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были
дети за спиной или за пазухой.
Барин помнит даже, что
в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля,
в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То
в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из
города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и
детей, а приказчик выйдет весь
в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
В его воспоминании были деревенские люди: женщины,
дети, старики, бедность и измученность, которые он как будто теперь
в первый раз увидал,
в особенности улыбающийся старичок-младенец, сучащий безыкорными ножками, — и он невольно сравнивал с ними то, что было
в городе.
В тот день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами из-за
ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому
городу, так что выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию дорогой, как это бывало прежде, а приехал
в село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
У него
в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два дома
в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему
в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет
в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и
детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит...
С первого взгляда заметив, что они не вымыты и
в грязном белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих
детей к себе, затем вывела их
в чем были, завернула
в плед, посадила
в карету и увезла
в свой
город.
Мы застали Р.
в обмороке или
в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством; смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с
детьми в чужом
городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она
в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания
в промежутках.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих.
В больших
городах все останавливаются
в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату;
в ней были
дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Одни таскались с каким-нибудь гарнизонным офицером и охапкой
детей в Бессарабии, другие состояли годы под судом с мужем, и все эти опыты жизненные оставили на них следы повытий и уездных
городов, боязнь сильных мира сего, дух уничижения и какое-то тупоумное изуверство.
Сестрица послушалась и была за это вполне вознаграждена. Муж ее одной рукой загребал столько, сколько другому и двумя не загрести, и вдобавок никогда не скрывал от жены, сколько у него за день собралось денег. Напротив того, придет и покажет: «Вот, душенька, мне сегодня Бог послал!» А она за это рожала ему
детей и была первой дамой
в городе.
Постучится
в окно к какому-нибудь куму — у всего
города он
детей крестил, — спросит: «Самовар на столе?» — «Готов, сударь».
Не знаю, какие именно «большие секреты» она сообщила сестре, но через некоторое время
в городе разнесся слух, что Басина внучка выходит замуж. Она была немного старше меня, и восточный тип делал ее еще более взрослой на вид. Но все же она была еще почти
ребенок, и
в первый раз, когда Бася пришла к нам со своим товаром, моя мать сказала ей с негодующим участием...
Оказалось, что это был тот же самый Балмашевский, но… возмутивший всех циркуляр он принялся применять не токмо за страх, но и за совесть: призывал
детей, опрашивал, записывал «число комнат и прислуги».
Дети уходили испуганные, со слезами и недобрыми предчувствиями, а за ними исполнительный директор стал призывать беднейших родителей и на точном основании циркуляра убеждал их, что воспитывать
детей в гимназиях им трудно и нецелесообразно. По
городу ходила его выразительная фраза...
К счастью или к несчастью, около этого времени
в наш
город приехал учитель танцев, и моя мать условилась с Линдгорст пригласить его для обучения
детей совместно.
Именно с такими мыслями возвращался
в Заполье Галактион и последнюю станцию особенно торопился. Ему хотелось поскорее увидеть жену и
детей. Да, он соскучился о них. На
детей в последнее время он обращал совсем мало внимания, и ему делалось совестно. И жены совестно. Подъезжая к
городу, Галактион решил, что все расскажет жене, все до последней мелочи, вымолит прощение и заживет по-новому.
— Ты, господи, сам знаешь, — всякому хочется, что получше. Михайло-то старшой, ему бы
в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и место там новое, неиспытанное; что будет — неведомо. А отец, — он Якова больше любит. Али хорошо — неровно-то
детей любить? Упрям старик, — ты бы, господи, вразумил его.
Петр Васильич принес с собой целый ворох всевозможных новостей: о том, как сменили Карачунского и отдали под суд, о Кожине, сидевшем
в остроге, о Мыльникове, который сейчас ищет золото
в огороде у Кожина, о Фене, выкинувшей
ребенка, о новом главном управляющем Оникове, который грозится прикрыть Рублиху, о Ермошке, как он гонял
в город к прокурору.
— Дмитрий Петрович, — говорила ему Полинька, — советовать
в таких делах мудрено, но я не считаю грехом сказать вам, что вы непременно должны уехать отсюда. Это смешно: Лиза Бахарева присоветовала вам бежать из одного
города, а я теперь советую бежать из другого, но уж делать нечего: при вашем несчастном характере и неуменье себя поставить вы должны отсюда бежать. Оставьте ее
в покое, оставьте ей
ребенка…
В Полиньке некоторые губернские власти приняли участие, наскоро свертели передачу ее гостиницы другому лицу, а ее самоё с
ребенком выпроводили из
города. Корнету же Калистратову было объявлено, что если он хоть мало-мальски будет беспокоить свою жену, то немедленно будет начато дело о его жестоком обращении с нею и о неоднократном его покушении на жизнь
ребенка.
Дети мои, кажется, у нас никогда не было случая, чтобы мы пускались друг с другом
в откровенности, а вот я вам скажу, что меня, когда мне было десять с половиной лет, моя собственная мать продала
в городе Житомире доктору Тарабукину.
И это все, все
в городе знают, кроме его маленьких
детей.
И все эти Генриетты Лошади, Катьки Толстые, Лельки Хорьки и другие женщины, всегда наивные и глупые, часто трогательные и забавные,
в большинстве случаев обманутые и исковерканные
дети, разошлись
в большом
городе, рассосались
в нем. Из них народился новый слой общества слой гулящих уличных проституток-одиночек. И об их жизни, такой же жалкой и нелепой, но окрашенной другими интересами и обычаями, расскажет когда-нибудь автор этой повести, которую он все-таки посвящает юношеству и матерям.
В городе беспрестанно получались разные известия из Петербурга, которые приводили всех
в смущение и страх; но
в чем состояли эти известия, я ничего узнать не мог, потому что о них всегда говорили потихоньку, а на мои вопросы обыкновенно отвечали, что я еще
дитя и что мне знать об этом не нужно.
Когда я глядел на деревни и
города, которые мы проезжали,
в которых
в каждом доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин,
детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это
в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне
в первый раз пришел
в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих
детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
Для этой цели она напросилась у мужа, чтобы он взял ее с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно
в деревню, где рос
ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь
в губернский
город, написала какое-то странное письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
«Идут
в мире
дети», — думала она, прислушиваясь к незнакомым звукам ночной жизни
города. Они ползли
в открытое окно, шелестя листвой
в палисаднике, прилетали издалека усталые, бледные и тихо умирали
в комнате.
Никто не мог бы также сказать, откуда у пана Тыбурция явились
дети, а между тем факт, хотя и никем не объясненный, стоял налицо… даже два факта: мальчик лет семи, но рослый и развитой не по летам, и маленькая трехлетняя девочка. Мальчика пан Тыбурций привел, или, вернее, принес с собой с первых дней, как явился сам на горизонте нашего
города. Что же касается девочки, то, по-видимому, он отлучался, чтобы приобрести ее, на несколько месяцев
в совершенно неизвестные страны.
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от
города, и звуки касаются слуха вашего безразлично,
в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас живет и дышит; и если вы когда-нибудь были
ребенком, если у вас было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет
в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
— Подлец, подлец, изверг! — и с этим
в лицо мне плюнул и
ребенка бросил, а уже только эту барыньку увлекает, а она
в отчаянии прежалобно вопит и, насильно влекома, за ним хотя следует, но глаза и руки сюда ко мне и к
дите простирает… и вот вижу я и чувствую, как она, точно живая, пополам рвется, половина к нему, половина к
дитяти… А
в эту самую минуту от
города, вдруг вижу, бегит мой барин, у которого я служу, и уже
в руках пистолет, и он все стреляет из того пистолета да кричит...
— Во-вторых, ступайте к нему на квартиру и скажите ему прямо: «Так, мол, и так,
в городе вот что говорят…» Это уж я вам говорю… верно… своими ушами слышал: там беременна, говорят, была…
ребенка там подкинула, что ли…
Нашли пешком на дороге, говорит, что учитель, одет как бы иностранец, а умом словно малый
ребенок, отвечает несуразно, точно бы убежал от кого, и деньги имеет!» Начиналась было мысль возвестить по начальству — «так как при всем том
в городе не совсем спокойно».
Губернатора, как нарочно, не случилось тогда
в городе; он уехал неподалеку крестить
ребенка у одной интересной и недавней вдовы, оставшейся после мужа
в интересном положении; но знали, что он скоро воротится.
— Говорят, что нет, и что ныне они
детей своих или подкидывают кому-либо, или увозят
в города и отдают
в воспитательные дома, — объяснил владыко.
Он квартировал на самом краю
города, у старухи мещанки, у которой была больная
в чахотке дочь, а у той незаконнорожденная дочь,
ребенок лет десяти, хорошенькая и веселенькая девочка.
Он собственно приписан был к одной подгородной волости; но жил
в городе, имея возможность добывать
в нем хоть какое-нибудь пропитание обучением
детей.
И рассказывает. Жил-был
в уездном
городе молодой судья, чахоточный, а жена у него — немка, здоровая, бездетная. И влюбилась немка
в краснорядца-купца; купец — женатый, жена — красивая, трое
детей. Вот купец заметил, что немка влюбилась
в него, и затеял посмеяться над нею: позвал ее к себе
в сад ночью, а сам пригласил двоих приятелей и спрятал их
в саду,
в кустах.
— Wery well! Это очень хорошо для вас, что вы сюда приехали: Америка — лучшая страна
в мире, Нью-Йорк — лучший
город в Америке. Ваши милые
дети станут здесь когда-нибудь образованными людьми. Я должен только заметить, что полиция не любит, чтобы
детей купали
в городских бассейнах.
«Собираться стадами
в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь
в нечистотах, ночуя
в грязи, живя как скот,
в постоянном одурении, грабя
города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже,
в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши
дети умирают с голоду — это называется не впадать
в самый грубый материализм.