Неточные совпадения
— Мне кажется возможным, что самодержавие
в год своего трехвекового
юбилея предложит нам —
в качестве подарка — войну.
— Самодержавие имеет за собою трехсотлетнюю традицию. Не забывайте, что не истекло еще трех
лет после того, как вся Россия единодушно праздновала этот
юбилей, и что
в Европе нет государства, которое могло бы похвастать стойкостью этой формы правления.
Для него имел значение тот факт, что празднование трехсотлетнего
юбилея царствующей династии
в столицах прошло более чем скромно, праздновала провинция, наиболее активная участница событий 1613
года, — Ярославль, Кострома, Нижний Новгород.
Около полудня
в конце улицы раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль,
в нем сидел толстый человек с цилиндром на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий — рядом с шофером. Часть охранников изобразила прохожих, часть — зевак, которые интересовались публикой
в окнах домов, а Клим Иванович Самгин, глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому господину Пуанкаре следовало бы приехать на
год раньше — на
юбилей Романовых.
Роскошен белый колонный зал «Эрмитажа». Здесь привились
юбилеи.
В 1899
году,
в Пушкинские дни, там был Пушкинский обед, где присутствовали все знаменитые писатели того времени.
О последней так много писалось тогда и, вероятно, еще будет писаться
в мемуарах современников, которые знали только одну казовую сторону: исполнительные собрания с участием знаменитостей, симфонические вечера, литературные собеседования,
юбилеи писателей и артистов с крупными именами, о которых будут со временем писать…
В связи с ними будут, конечно, упоминать и Литературно-художественный кружок, насчитывавший более 700 членов и 54 875 посещений
в год.
Передо мной счет трактира Тестова
в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской
в получении денег и подписями: «
В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая.
Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ по сцене
В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы пошли к Тестову пообедать по-московски.
В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний
юбилей, Кузьма Павлович.
Как бы то ни было, но удовольствию живчика нет пределов. Диффамационный период уже считает за собой не один десяток
лет (отчего бы и по этому случаю не отпраздновать
юбилея?), а живчик
в подробности помнит всякий малейший казус, ознаменовавший его существование. Тогда-то изобличили Марью Петровну, тогда-то — Ивана Семеныча; тогда-то к диффаматору ворвались
в квартиру, и он,
в виду домашних пенатов, подвергнут был исправительному наказанию; тогда-то диффаматора огорошили на улице палкой.
Его хоронили 31 июля 1911
года, то есть накануне тридцатилетнего
юбилея его газеты, первый номер которой вышел
в свет 1 августа 1881
года.
В сентябре 1902
года Болгария праздновала двадцатипятилетний
юбилей Шипки, на который были приглашены русские гости, участники шипкинских боев. Праздник прошел блестяще. Маневрами были повторены все главные сражения, точь-в-точь, как они были тогда.
Тогда
в большом ободранном зале была небольшая сцена, на которой я застал ее, репетировавшую со своими учениками, сплошь рабочими, «На дне». Пьеса была показана
в театре бывш. Корша
в день празднования ее полувекового
юбилея в 1924
году.
Я видел ее полвека назад
в зените славы, видел ее потухающей и отгоревшей. Газеты и журналы 1924
года были полны описанием ее
юбилея. Вся ее деятельность отмечена печатью, но меня, связанного с ней полувековой ничем не омраченной дружбой, неудержимо тянет показать кусочки ее творческой жизни.
Двадцатого февраля 1886
года —
юбилей С. А. Юрьева, празднуется
в Колонном зале «Эрмитажа». Глаголями стояли сверкающие серебром и цветами столы
в окружении темной зелени лавров и пальм. Я был командирован редакцией «Русских ведомостей» дать отчет о
юбилее, и когда явился, то уже все сидели за столом. По правую сторону юбиляра сидела Г. Н. Федотова, а по левую — М. Н. Ермолова. Обед был сервирован на сто пятьдесят персон. Здесь были все крупные представители ученой, литературной и артистической Москвы…
В 1908
году,
в мой
юбилей, я получил от него на полутора листах поздравление: «
В. А. Гиляровскому, старому театралу«. Вот письмо, теплое и милое, написанное под его диктовку...
Кто бы сказал мне тогда, что с этим профессором, которого на экзаменах боялись как огня, мы будем так долго водить приятельство как члены шекспировского кружка, и что он
в 1900
году будет произносить на моем 40-летнем
юбилее одну из приветственных речей?
„Неофитом науки“ я почувствовал себя к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который обратился ко мне с очень милым и теплым письмом
в день празднования моего
юбилея в Союзе писателей, 29 октября 1900
года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще
в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
26 мая 1899
года исполнилось его
лет со дня рождения Пушкина. Официальные учреждения и приверженная правительству печать, с «Новым временем» во главе, собрались торжественно праздновать этот
юбилей. Разумеется, ни у кого из любящих литературу не было охоты соединиться
в праздновании памяти Пушкина с духовными потомками Бенкендорфа и Булгарина.
В то время, когда на
юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах;
в то время, когда ораторские таланты так быстро развились
в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда
в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия;
в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников;
в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли
в пятьдесят шестом
году все те стечения обстоятельств,
в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились
в неописанном восторге.