Неточные совпадения
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это письмо, я буду уже далеко… Вы — единственный
человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть
в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на
Вену, а после —
в Париж. Жму
в последний раз вашу честную руку.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из
Вены в Мюнхен, молодого
человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из деревни
в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь едет
в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
После поездки по европейским баням, от Турции до Ирландии,
в дворце молодых на Пречистенке состоялось предбанное заседание сведущих
людей. Все дело вел сам Гонецкий, а строил приехавший из
Вены архитектор Фрейденберг.
У Милана расправа с такими
людьми была короткая. На паспорте таких
людей отмечалось, что владелец его выбыл из Сербии, а чемодан и паспорт бросали на вокзале, например,
в Вене [Это мне, прямо намекая на мое положение, рассказали два моих друга.].
Действуя же бургонским точно таким же образом, то есть отправляя его через желудок
в вены и оттуда
в голову, выходит результат совсем иной:
человек делается мрачен, несообщителен, более склонен к ревности, нежели к любви, к раскаянию, нежели к наслаждению, к плачу о грехах мира сего, нежели к снисхождению, — для меня тут ключ к психотерапии, и вот я десятый год, не щадя ни издержек, ни здоровья, занимаюсь постоянно изучением действия на умственные способности вышеозначенных медикаментов и разных других.
Одни
люди пускай все время стоят и ходят, не присаживаясь; и вот стопа их становится плоскою, ноги опухают,
вены на голенях растягиваются и обращаются
в незаживающие язвы.
Артур и Тереза гуляли долго. Беседовали они о самых обыкновенных вещах, много шутили, много смеялись…О старике-музыканте, его дочери, мудрых
людях и «шарлатане» не было и помину. Барон не сказал ни одной колкости…Он был любезен, как
в былые годы
в Вене,
в доме Гейленштралей. Когда он проводил Терезу к ее кабриолету, стоявшему недалеко от домика Блаухер, было уже совершенно темно.
В Вене на первых порах мне опять жилось привольно, с большими зимними удобствами, не было надобности так сновать по городу, выбрал я себе тихий квартал
в одном из форштадтов, с русскими молодыми
людьми из медиков и натуралистов,
в том числе с тем зоологом У., с которым познакомился
в Цюрихе за полгода перед тем.
Странно, конечно, было такому совершенному отшельнику, как Ермий, идти смотреть
человека, живущего
в Дамаске, ибо город Дамаск по-тогдашнему
в отношении чистоты нравственной был все равно что теперь сказать Париж или
Вена — города, которые святостью жизни не славятся, а слывут за гнездилища греха и пороков, но, однако,
в древности бывали и не такие странности, и бывало, что посты благочестия посылались именно
в места самые злочестивые.
Иван Иванович уселся
в покойное кресло у письменного стола. Оба привезенных им молодых
человека были еще до такой степени возбуждены, головы их были так бешено настроены, кровь так сильно кипела
в венах, что они не могли спокойно оставаться на местах и ходили взад и вперед по комнате, стараясь не столкнуться друг с другом.
Затем принц сам принял депутацию
в своем замке Эбенталь, близ
Вены, где Стоилов произвел на него своей патриотической речью глубокое впечатление, так что с этого времени принц стал иметь большое доверие к этому искусному оратору и государственному
человеку.
На скором поезде между чешской Прагой и
Веной я очутился vis-à-vis с неизвестным мне славянским братом, с которым мы вступили по дороге
в беседу. Предметом наших суждений был «наш век и современный
человек». И я, и мой собеседник находили много странного и
в веке, и
в человеке; но чтобы не впадать
в отчаяние, я привел на память слово Льва Толстого и сказал...
La crême de la véritable bonne société [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из Mortemart’a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из
Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого
человека, пользовавшегося
в гостиной наименованием просто d’un homme de beaucoup de mérite, [
человека с большими достоинствами,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Потом искусные, государственные
люди и дипломаты (
в особенности Талейран, успевший сесть прежде другого на известное кресло и тем увеличивший границы Франции), разговаривали
в Вене и этим разговором делали народы счастливыми или несчастливыми.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые
люди, составляли и
в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nôtres.
Он был еще молодой
человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был
в Париже,
в Копенгагене и теперь
в Вене занимал довольно значительное место.
Уезжали, и первые уехали богатые, образованные
люди, знавшие очень хорошо, что
Вена и Берлин остались целы, и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и
в особенности дамы.