Неточные совпадения
Чичиков,
вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас ее
книгою. Чичиков хотел было указать ему ее, но Иван Антонович движением головы дал знать, что не нужно показывать.
Он подошел к столу, взял одну толстую запыленную
книгу, развернул ее и
вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
И Николай Петрович
вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, [Бюхнер Людвиг (1824–1899) — немецкий естествоиспытатель и философ, основоположник вульгарного материализма. Его
книга «Материя и сила» в русском переводе появилась в 1860 году.] девятого издания.
Седобородый жандарм,
вынимая из шкафа
книги, встряхивал их, держа вверх корешками, и следил, как молодой товарищ его, разрыв постель, заглядывает под кровать, в ночной столик. У двери, мечтательно покуривая, прижался околоточный надзиратель, он пускал дым за дверь, где неподвижно стояли двое штатских и откуда притекал запах йодоформа. Самгин поймал взгляд молодого жандарма и шепнул ему...
Поговорив еще минут десять, проповедник
вынул из кармана клешней своей черные часы, взвесил их, закрыл
книгу и, хлопнув ею по столу, поднялся.
— Давно не читал
книги, — скажет он или иногда изменит фразу: — Дай-ка, почитаю
книгу, — скажет или просто, мимоходом, случайно увидит доставшуюся ему после брата небольшую кучку
книг и
вынет, не выбирая, что попадется. Голиков ли попадется ему, Новейший ли Сонник, Хераскова Россияда, или трагедия Сумарокова, или, наконец, третьегодичные ведомости — он все читает с равным удовольствием, приговаривая по временам...
И я дрожащею рукой пустился
вынимать мои деньги и класть их на диван, на мраморный столик и даже в какую-то раскрытую
книгу, кучками, пригоршнями, пачками; несколько монет покатилось на ковер.
— Сейчас, — сказал ему князь, не поздоровавшись с ним, и, обратясь к нам спиной, стал
вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними словами князя; намек на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять на диване и развернул лежавшую передо мной
книгу.
Такой ловкости и цепкости, какою обладает матрос вообще, а Фаддеев в особенности, встретишь разве в кошке. Через полчаса все было на своем месте, между прочим и
книги, которые он расположил на комоде в углу полукружием и перевязал, на случай качки, веревками так, что нельзя было
вынуть ни одной без его же чудовищной силы и ловкости, и я до Англии пользовался
книгами из чужих библиотек.
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та не увидела их,
вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую
книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название
книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
С этими словами он преспокойно ушел в кабинет,
вынул из кармана большой кусок ветчины, ломоть черного хлеба, — в сумме это составляло фунта четыре, уселся, съел все, стараясь хорошо пережевывать, выпил полграфина воды, потом подошел к полкам с
книгами и начал пересматривать, что выбрать для чтения: «известно…», «несамобытно…», «несамобытно…», «несамобытно…», «несамобытно…» это «несамобытно» относилось к таким
книгам, как Маколей, Гизо, Тьер, Ранке, Гервинус.
Всем букинистам был известен один собиратель, каждое воскресенье копавшийся в палатках букинистов и в разваленных на рогожах
книгах, оставивший после себя ценную библиотеку. И рассчитывался он всегда неуклонно так: сторгует, положим,
книгу, за которую просили пять рублей, за два рубля, выжав все из букиниста, и лезет в карман.
Вынимает два кошелька, из одного достает рубль, а из другого вываливает всю мелочь и дает один рубль девяносто три копейки.
По вечерам, в свободные для нас обоих часы, он
вынимал из своего кожаного чемоданчика польскую
книгу и читал вслух стихи Сырокомли.
Книгу эту он держал в укладке под замком, и не однажды я видел, что прежде, чем
вынуть ее, дед моет руки.
Назавтра опять
вынула и заложила в одну толстую, переплетенную в крепкий корешок
книгу (она и всегда так делала с своими бумагами, чтобы поскорее найти, когда понадобится).
Я заспешила, заторопилась, но несносная
книга была так плотно поставлена в ряд, что, когда я
вынула одну, все остальные раздались сами собою и сплотнились так, что теперь для прежнего их товарища не оставалось более места.
Старик
вынул из бумажника фотографию. В кресле сидит мужчина средних лет, гладко причесанный, елейного вида, с правильными чертами лица, окаймленного расчесанной волосок к волоску не широкой и не узкой бородой. Левая рука его покоится на двух
книгах, на маленьком столике, правая держится за шейную часовую цепочку, сбегающую по бархатному жилету под черным сюртуком.
Когда бедная женщина стала
вынимать святые
книги у нас в Гостином ряду, то посыпались и фотографии.
Я отнес Монтепэна солдату, рассказал ему, в чем дело, — Сидоров взял
книгу, молча открыл маленький сундучок,
вынул чистое полотенце и, завернув в него роман, спрятал в сундук, сказав мне...
Стало темно и холодно, он закрыл окно, зажёг лампу и, не выпуская её из руки, сел за стол — с жёлтой страницы развёрнутой
книги в глаза бросилась строка: «выговаривать гладко, а не ожесточать», занозой вошла в мозг и не пускала к себе ничего более. Тогда он
вынул из ящика стола свои тетради, начал перелистывать их.
Когда я пришел, по обыкновению, вечером, он, умытый, подстриженный, помолодевший лет на десять, ходил по гостиной и что-то рассказывал; дочь его, стоя на коленях,
вынимала из чемоданов коробки, флаконы,
книги и подавала все это лакею Павлу.
Высокий господин
вынул из кармана записочку и стал по ней спрашивать
книг; приказчик подал ему все, какие он желал, и все они оказались из области естествознания.
Купавина и Анфуса уходят. Мурзавецкая
вынимает деньги из
книги и считает: часть кладет в
книгу, а остальные себе в карман. Садится в кресло и звонит. Входят Павлин и Глафира.
— А!
книга для путешественников. Я
вынул ее сегодня из шкапа, чтобы посмотреть, сколько считается жителей в Лондоне. Да что ж ты нашел забавного в этой статистике?
Через четверть часа стихло. Внизу потух свет. Я остался наверху один. Почему-то судорожно усмехнулся, расстегнул пуговицы на блузе, потом их застегнул, пошел к книжной полке,
вынул том хирургии, хотел посмотреть что-то о переломах основания черепа, бросил
книгу.
Мы посадили печь, приготовили другую, и снова час и сорок минут я читал
книгу. Потом опять пауза — печь испекла,
вынули хлебы, посадили другие, замесили еще тесто, поставили еще опару… Всё это делалось с лихорадочной быстротой и почти молча.
За несколько дней до описываемого случая молодой человек попросил принести чемодан. Федор принес и отошел было, как всегда, пока молодой человек разбирался, но, оглянувшись как-то, староста увидал, что Семенов открыл одну из крышек и стал разбирать
книги.
Вынув одну из них, он закрыл чемодан и лег с книжкой на нарах. Федор посмотрел несколько секунд будто в нерешительности, потом подошел к Семенову и сказал...
Он поспешно стал на крылос, очертил около себя круг, произнес несколько заклинаний и начал читать громко, решаясь не подымать с
книги своих глаз и не обращать внимания ни на что. Уже около часу читал он и начинал несколько уставать и покашливать. Он
вынул из кармана рожок и, прежде нежели поднес табак к носу, робко повел глазами на гроб. Сердце его зохолонуло.
Он
вынул револьвер, оглядел его со всех сторон и положил опять в сумку. Но револьвер не произвел никакого впечатления: мужик продолжал глядеть в
книгу.
Он опять встал,
вынул другую рукописную
книгу; несколько раз брал в руки то ту, то другую и, наконец, одну спрятал, а другую оставил на столе.
Вынула мать Ираида из-под божницы четвертную рукописную
книгу в черном кожаном переплете и, сыскав место, положила ее на стол перед игуменьей.
Всё не замечая Волдырева, чиновник поймал на губе муху, посмотрел на нее со вниманием и бросил. Помещик кашлянул и громко высморкался в свой клетчатый платок. Но и это не помогло. Его продолжали не слышать. Минуты две длилось молчание. Волдырев
вынул из кармана рублевую бумажку и положил ее перед чиновником на раскрытую
книгу. Чиновник сморщил лоб, потянул к себе
книгу с озабоченным лицом и закрыл ее.
Два резных шкапа с
книгами в кожаных позолоченных переплетах сдавливают комнату к концу, противоположному окнам.
Книг этих Евлампий Григорьевич никогда не
вынимает, но выбор их был сделан другим руководителем; переплеты заказывал опять архитектор по своему рисунку. Он же выписал несколько очень дорогих коллекций по истории архитектуры и специальных сочинений. Таких изданий «ни у кого нет», даже и в Румянцевском музее…
Прошка исчез. Александр Васильевич между тем отворил шкаф, пересмотрел заглавия некоторых
книг,
вынул одну из них и, сев к письменному столу, стал переписывать ее. Прошка вернулся.
Лизавета Петровна начала искать что-то на столе. Из-под
книг она
вынула тетрадку, мелко исписанную до половины.
Александр Васильевич в то время
вынимал из сундука несколько
книг, чтобы поставить их на полку.