Неточные совпадения
Самгин чувствовал, что эти двое возмущают его своими суждениями.
У него явилась потребность вспомнить что-нибудь хорошее о Лютове, но вспомнилась только изношенная латинская пословица,
вызвав ноющее чувство
досады. Все-таки он начал...
В Буткевиче это
вызывало, кажется, некоторую
досаду. Он приписал мое упорство «ополячению» и однажды сказал что-то о моей матери «ляшке»… Это было самое худшее, что он мог сказать. Я очень любил свою мать, а теперь это чувство доходило
у меня до обожания. На этом маленьком эпизоде мои воспоминания о Буткевиче совсем прекращаются.
Слушать его голос было тяжело, и вся его фигура
вызывала то излишнее сожаление, которое сознает свое бессилие и возбуждает угрюмую
досаду. Он присел на бочку, сгибая колени так осторожно, точно боялся, что ноги
у него переломятся, вытер потный лоб.
Слушая беседы хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви — там говорили так же. Мне было ясно, что хозяева тоже считают себя лучшими в городе, они знают самые точные правила поведения и, опираясь на эти правила, неясные мне, судят всех людей безжалостно и беспощадно. Суд этот
вызывал у меня лютую тоску и
досаду против законов хозяев, нарушать законы — стало источником удовольствия для меня.
Сожаление и
досада изобразились на лице молчаливого проезжего. Он смотрел с каким-то грустным участием на Юрия, который, во всей красоте отвагой кипящего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым взглядом, казалось,
вызывал смельчака, который решился бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собрание и не замечая ни на одном лице охоты взять открыто его сторону, замолчал. Несколько минут никто не пытался возобновить разговора; наконец земский, с видом величайшего унижения, спросил
у Юрия...
Он метался по комнате, задевая за стол, стулья, бормотал и надувал щёки, его маленькое лицо с розовыми щеками становилось похоже на пузырь, незаметные глаза исчезали, красненький нос прятался меж буграми щёк. Скорбящий голос, понурая фигура, безнадёжные слова его — всё это
вызывало у Климкова
досаду, он недружелюбно заметил...
И говорю это, знаете, так, что приятель мой легко мог заметить, что я не спокоен, потому что задыхаюсь, тороплюсь и волнуюсь, и чем это больше скрыть хочу, тем больше себя, к
досаде своей, высказываю и ввожу его насчет себя в сомнение, а тем
у него, разумеется, еще больше вопросы
вызываю: «что ты, да на что тебе?»
Но не только за Прасковью. Я вслушиваюсь в себя, — да, давно уже в проповедях Иринарха что-то
вызывало во мне растерянную
досаду, я не мог себе опровергнуть
у него какого-то неуловимого пункта и растерянность свою прикрывал разжигаемым презрением к Иринарху.