Неточные совпадения
Она не
выглянула больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, — и остались вокруг пустые поля, деревня впереди и он сам, одинокий и чужой всему, одиноко идущий по заброшенной большой
дороге.
По обеим сторонам
дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега
выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякивание русского колокольчика.
Славное это местечко Винберг! Это большой парк с веселыми, небольшими дачами. Вы едете по аллеям, между дубами, каштанами, тополями. Домики едва
выглядывают из гущи садов и цветников. Это все летние жилища горожан, большею частью англичан-негоциантов.
Дорога превосходная, воздух отрадный; сквозь деревья мелькают вдали пейзажи гор, фермы. Особенно хороша Констанская гора, вся покрытая виноградниками, с фермами, дачами у подошвы. Мы быстро катились по
дороге.
Мы продолжали подниматься по узкой
дороге между сплошными заборами по обеим сторонам. Кое-где между зелени
выглядывали цветы, но мало. А зима, говорит консул. Хороша зима: олеандр в цвету!
Утром после бури еще моросил мелкий дождь. В полдень ветер разорвал туманную завесу,
выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной мир сделался прекрасен. Камни, деревья, трава,
дорога приняли праздничный вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Скитники стояли посреди
дороги, размахивая руками, старались перекричать друг друга и совсем не заметили, как с горки спустились пустые угольные коробья, из которых
выглядывали черные от угольной пыли лица углевозов.
Следом за ним очутился на стене и Сергей, как раз в то время, когда из расступившихся ветвей кипарисов
выглянула большая темная фигура. Два гибких, ловких тела — собаки и мальчика — быстро и мягко прыгнули вниз на
дорогу. Вслед им понеслась, подобно грязному потоку, скверная, свирепая ругань.
Кустарник скоро совсем окончился. Передо мной было большое круглое болото, занесенное снегом, из-под белой пелены которого торчали редкие кочки. На противоположном конце болота, между деревьями,
выглядывали белые стены какой-то хаты. «Вероятно, здесь живет ириновский лесник, — подумал я. — Надо зайти и расспросить у него
дорогу».
Вода и льдины ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов и приподнятые кверху голые сучья принимали издали вид черных безобразных голов, у которых от страха стали дыбом волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда на поверхности своей целый участок зимней
дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной в поток; доски, стоги сена, зимовавшие на реке и которых не успели перевезти на берег, бревна, столетние деревья, оторванные от почвы и приподнятые льдинами так, что наружу
выглядывали только косматые корни, появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
Теснясь и
выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от
дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается…
Но скоро увидал впереди просвет, осторожно прислушался, бесшумно сделал ещё несколько шагов,
выглянул, — перед ним тянулось полотно железной
дороги, за насыпью снова стояли деревья, но они были редкие, мелкие, и сквозь их сети просвечивала серая крыша какого-то здания.
На вокзале Николаевской железной
дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины
выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын.
Александра Павловна взяла цветок и, пройдя несколько шагов, уронила его на
дорогу… До дому ее оставалось шагов двести, не более. Недавно выстроенный и выбеленный, он приветливо
выглядывал своими широкими светлыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов.
Выйдя за город, он стал видеть и
дорогу, и свою палку; на черном небе кое-где показались мутные пятна и скоро
выглянула одна звезда и робко заморгала своим одним глазом.
По обоим сторонам
дороги начинали желтеть молодые нивы; как молодой народ, они волновались от легчайшего дуновения ветра; далее за ними тянулися налево холмы, покрытые кудрявым кустарником, а направо возвышался густой, старый, непроницаемый лес: казалось, мрак черными своими очами
выглядывал из-под каждой ветви; казалось, возле каждого дерева стоял рогатый, кривоногий леший… всё молчало кругом; иногда долетал до путника нашего жалобный вой волков, иногда отвратительный крик филина, этого ночного сторожа, этого члена лесной полиции, который засев в свою будку, гнилое дупло, окликает прохожих лучше всякого часового…
Мы шли все рядом с железной
дорогой; поезда, наполненные людьми, лошадьми и припасами, постоянно обгоняли нас. Солдаты с завистью смотрели на проносившиеся мимо нас товарные вагоны, из открытых дверей которых
выглядывали лошадиные морды.
Тетушка тревожно
выглянула из возка, чтобы спросить кучера, верно ли мы держимся
дороги, и сейчас же откинулась назад, потому что ее обдало мелкою холодною пылью, и, прежде чем мы успели дозваться к себе людей с козел, снег понесся густыми хлопьями, небо в мгновение стемнело, и мы очутились во власти настоящей снеговой бури.
За две версты до их села, на крутом повороте
дороги, усадьба их внезапно
выглядывает из-за березовой рощи…
Оглянулся мельник кругом: а кто ж ему теперь поможет? — нет никого.
Дорога потемнела, на болоте заквакала сонная лягушка, в очеретах бухнул сердито бугай… А месяц только краем ока
выглядывает из-за леса; «А что теперь будет с мельником Филиппом?..»
Когда они шли по селу, дряхлые старики, старухи выходили из изб и земно кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом
выглядывали в окна; одна собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем на
дорогу, но Тит и староста бросились на нее с таким остервенением, что она, поджавши хвост, пустилась во весь опор и успокоилась, только забившись под крышу последнего овина.
Навстречу отряду тянулся бесконечный крестьянский обоз. При приближении солдат хохлы медленно, один за другим, сворачивали своих громадных, серых, круторогих, ленивых волов с
дороги и снимали шапки. Все они, как один, были босиком, в широчайших холщовых штанах, в холщовых же рубахах. Из расстегнутых воротов рубах
выглядывали обнаженные шеи, темно-бронзовые от загара и покрытые бесчисленными мелкими морщинами.
По ней шла девочка лет семи, чисто одетая, с красным и вспухшим от слёз лицом, которое она то и дело вытирала подолом белой юбки. Шла она медленно, шаркая босыми ногами по
дороге, вздымая густую пыль, и, очевидно, не знала, куда и зачем идёт. У неё были большие чёрные глаза, теперь — обиженные, грустные и влажные, маленькие, тонкие, розовые ушки шаловливо
выглядывали из прядей каштановых волос, растрёпанных и падавших ей на лоб, щёки и плечи.
Еще утренняя заря не разгоралась, еще солнышко из-за края небосклона не
выглядывало, как на большой
дороге у Софонтьевых крестов одна за другой зачали становиться широкие уемистые скитские повозки, запряженные раскормленными донельзя лошадьми и нагруженные пудовыми пуховиками и толстыми матерями.
— Боже мой! ma chère, [Моя
дорогая (франц.).] сюда идет мужчина! Но служанка,
выглянув из-за двери, которую хотела запереть, тотчас же отменила это намерение и отвечала...
Лица были алы,
дорога и рожь казались облитыми, кровью, а зелень пырея на межах
выглядела еще зеленее и ярче. На юге темнело, по ржи изредка проносилась быстрая нервная рябь. Потянуло прохладою, груди бодро дышали.
Из-за туч
выглянул месяц. Степь тонула в сумраке, только ковыль за
дорогою белел одинокими махрами и тихо, как живой, шевелился. На горизонте дрожало зарево от доменных печей завода, с рудника доносился мерный стук подъемной машины.
Когда мы сели в карету, любопытство подстрекнуло меня
выглянуть из окна: я увидел, что Фюренгофа насильно втащили в карету Адольфа, а этот с Елисаветой сел в колымагу Фюренгофову; затем оба экипажа поскакали по
дороге в Дерпт.
— А вечер, как въехала я в слободу, на грех из кибитки
выглянула, а по
дороге навстречу парень идет в чудном расписном кафтане…
Идут по шоссе и проселкам, ползут на автомобилях, едут по железным
дорогам в набитых вагонах, залетают вперед на аэропланах и бросают бомбы, перескакивают от кочки к кочке, прячутся за бугорками,
выглядывают, перебегают еще на шаг, еще на версту ближе ко мне, скалятся, ляскают зубами, волокут ножи и пушки, прицеливаются, видят вдали дом и поскорее зажигают его — и все идут, все идут!