Неточные совпадения
Черными пальцами он взял из портсигара две папиросы,
одну сунул
в рот, другую — за ухо, но
рядом с ним
встал тенористый запевала и оттолкнул его движением плеча.
История лишь
в том случае имеет смысл, если будет конец истории, если будет
в конце воскресение, если
встанут мертвецы с кладбища мировой истории и постигнут всем существом своим, почему они истлели, почему страдали
в жизни и чего заслужили для вечности, если весь хронологический
ряд истории вытянется
в одну линию и для всего найдется окончательное место.
Театр неистово вызывал бенефициантку. Первый
ряд встал возле оркестра и, подняв высоко руки перед занавесом, аплодировал. Только два человека
в белых кителях, опершись задом
в барьер оркестра, задрали головы кверху, поворачивая их то вправо, где гудел
один бас, то влево, откуда, как из пропасти, бучало: «во… а… ва… а… а». Бучало и заливало все.
Когда он поравнялся с
одной из групп босяков-грузчиков, расположившихся
в тени под грудой корзин с углем, ему навстречу
встал коренастый малый с глупым,
в багровых пятнах, лицом и поцарапанной шеей, должно быть, недавно избитый. Он
встал и пошел
рядом с Челкашом, вполголоса говоря...
И вот — углубился я
в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят, они просто знать меня не хотят.
Одна книга — замучила: говорилось
в ней о развитии мира и человеческой жизни, — против библии было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места
в этой простоте,
встаёт вокруг меня
ряд разных сил, а я среди них — как мышь
в западне. Читал я её раза два; читаю и молчу, желая сам найти
в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на свободу. Но не нахожу.
Спятил я свою тройку, взял топор
в руки, подхожу к серому. «Иди, говорю, с дороги — убью!» Повел он ухом
одним. Не иду, мол. Ах ты! Потемнело у меня
в глазах, волосы под шапкой так и
встают… Размахнулся изо всей силы, бряк его по лбу… Скричал он легонько, да и свалился, протянул ноги… Взял я его за ноги, сволок к хозяину и положил
рядом, обок дороги. Лежите!..
Гайер(еще более раздраженным голосом). Я знаю-с… Я вот его предъявлю к господину Дарьялову; а теперь говорю: не хочу быть директором больше, и вот вам акции и бумаги все! (Пихает лежащие на столе бумаги и акции.) Я ухожу! (
Встает с кресел и садится на
одном из стульев
в рядах акционеров.)
У Петра Михайлыча забилось сердце. Он
встал и пошел за Власичем
в переднюю, а оттуда
в залу.
В этой громадной, угрюмой комнате был только фортепьян да длинный
ряд старинных стульев с бронзой, на которые никто никогда не садился. На фортепьяне горела
одна свеча. Из залы молча прошли
в столовую. Тут тоже просторно и неуютно; посреди комнаты круглый стол из двух половинок на шести толстых ногах и только
одна свеча. Часы
в большом красном футляре, похожем на киот, показывали половину третьего.
И только что было Иван Ильич хотел снова обратиться к новобрачной, пытаясь
в этот раз донять ее каким-то каламбуром, как вдруг к ней подскочил высокий офицер и с размаху стал на
одно колено. Она тотчас же вскочила с дивана и упорхнула с ним, чтоб
встать в ряды кадрили. Офицер даже не извинился, а она даже не взглянула, уходя, на генерала, даже как будто рада была, что избавилась.
Ночь… Тихо вздыхает
рядом костлявая Васса…
В головах ровно дышит голубоглазая Дуня, Наташина любимица… Дальше благоразумная, добрая и спокойная Дорушка… Все спят… Не спится
одной Наташе. Подложив руку под кудрявую голову, она лежит, вглядываясь неподвижно
в белесоватый сумрак весенней ночи. Картины недалекого прошлого
встают светлые и мрачные
в чернокудрой головке. Стучит сердце… Сильнее дышит грудь под напором воспоминаний… Не то тоска, не то боль сожаления о минувшем теснит ее.
То протягиваются они
в прямой цепи, подобно волнам, которых
ряды гонит дружно умеренный ветер; то свивают эту цепь кольцом, захватывая между себя зеленую долину или служа рамой зеркальному озеру,
в котором облачка мимолетом любят смотреться; то
встают гордо, одинокие,
в пространной равнине, как боец, разметавший всех противников своих и оставшийся
один господином поприща; то пересекают
одна другую, забегают и выглядывают
одна за другой, высятся далее и далее амфитеатром и, наконец, уступают первенство исполину этих мест, чернеющему Тейфельсбергу.