Неточные совпадения
Мальчик хоть и старался не показывать, что ему это неприятно, но с
болью сердца сознавал, что отец в обществе унижен, и всегда, неотвязно,
вспоминал о «мочалке» и
о том «страшном дне».
О Бродском я теперь не
вспоминал, но на душе была та же разнеженность и та же особенная
боль.
И вот, наконец, она стояла пред ним лицом к лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло от
боли.
О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и
вспоминал всегда с одинаковою
болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
Все время, как я ее знал, она, несмотря на то, что любила меня всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с своею умершею матерью,
о которой даже не могла
вспоминать без
боли, — несмотря на то, она редко была со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность говорить со мной
о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
Он
вспомнил о розе, которую вот уже третий день носил у себя в кармане: он выхватил ее — и с такой лихорадочной силой прижал ее к своим губам, что невольно поморщился от
боли.
В увлечении я хотел было заговорить
о Фрези Грант, и мне показалось, что в нервном блеске устремленных на меня глаз и бессознательном движении руки, легшей на край стола концами пальцев, есть внутреннее благоприятное указание, что рассказ
о ночи на лодке теперь будет уместен. Я
вспомнил, что нельзя говорить, с
болью подумав: «Почему?» В то же время я понимал, почему, но отгонял понимание. Оно еще было пока лишено слов.
С
болью я
вспоминал о Биче, пока воспоминание
о ней не остановилось, приняв характер печальной и справедливой неизбежности…
Утром на другой день у него
болела голова, гудело в ушах и во всем теле чувствовалось недомогание.
Вспоминать о вчерашней своей слабости ему не было стыдно. Он был вчера малодушен, боялся даже луны, искренно высказывал чувства и мысли, каких раньше и не подозревал у себя. Например, мысли
о неудовлетворенности философствующей мелюзги. Но теперь ему было все равно.
Хромая, возвращаюсь на скамеечку. Несмотря на
боль,
вспоминаю рассказ И.Ф. Горбунова
о ямщике. «Кажинный раз на эфтом самом месте!» — оправдывался он, вывалив барина.
«И этот тоже про жизнь говорит… и вот — грехи свои знает, а не плачется, не жалуется… Согрешил — подержу ответ… А та?..» — Он
вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. «А та — кается… не поймешь у ней — нарочно она или в самом деле у нее сердце
болит…»
Он
вспомнил о лекарстве, приподнялся, принял его, лег на спину, прислушиваясь к тому, как благотворно действует лекарство и как оно уничтожает
боль.
Про старые годы так миршенцы говаривали, так сердцем
болели по былым временам,
вспоминая монастырщину и плачась
о ней, как
о потерянном рае.
И ушел. Васильев лег на кровать и, спрятав голову под подушку, стал плакать от
боли, и чем обильней лились слезы, тем ужаснее становилась душевная
боль. Когда потемнело, он
вспомнил о той мучительной ночи, которая ожидает его, и страшное отчаяние овладело им. Он быстро оделся, выбежал из номера и, оставив свою дверь настежь, без всякой надобности и цели вышел на улицу. Не спрашивая себя, куда идти, он быстро пошел по Садовой улице.
Травля была презабавная… Кровь порядочно струилась по пухлой щеке Кульковского, и, несмотря на
боль, он не смел отогнать свою мучительницу. Мариорица почти со слезами смотрела на это зрелище. Наконец, государыня, боясь видеть своего пажа корноухим, сжалилась над ним и велела отнять собаку. Сколько раз, при совершении этого мученического подвига,
вспоминал Кульковский
о своем дежурном стуле в Летнем дворце! Вдобавок поручили ему смотреть за сучкою, с тем чтобы она привыкла к нему.
Все это он
вспоминал теперь и ходил, ходил взад и вперед по ковру комнаты,
вспоминая и прежнюю свою любовь к ней, гордость за нее, и ужасаясь на это непонятное для него падение и ненавидя ее за ту
боль, которую она ему сделала. Он
вспоминал то, что говорила ему невестка, и старался представить себе, как бы он мог простить ее, но стоило ему только
вспомнить «его», и ужас, отвращение, оскорбленная гордость наполняли его сердце. И он вскрикивал: «Ох, ох», — и старался думать
о другом.