Неточные совпадения
А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний
голос именно тут, когда она
вспомнила о Вронском, говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
Алексей Александрович хотел упомянуть про счет, который принесли ему, но
голос его задрожал, и он остановился. Про этот счет, на синей бумаге, за шляпку, ленты, он не мог
вспомнить без жалости к самому себе.
Вспомнил он об этом уже тогда, когда услышал
голос самой губернаторши, стоявшей перед ним уже несколько минут.
Потом она приподнялась, моя голубушка, сделала вот так ручки и вдруг заговорила, да таким
голосом, что я и
вспомнить не могу: «Матерь божия, не оставь их!..» Тут уж боль подступила ей под самое сердце, по глазам видно было, что ужасно мучилась бедняжка; упала на подушки, ухватилась зубами за простыню; а слезы-то, мой батюшка, так и текут.
Помяните же прощальное мое слово (при сем слове
голос его вырос, подымался выше, принял неведомую силу, — и смутились все от пророческих слов): перед смертным часом своим вы
вспомните меня!
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда еще несколько человек, стояли и женщины. Он припомнил один
голос, предлагавший вести его прямо в квартал. Лицо говорившего не мог он
вспомнить и даже теперь не признавал, но ему памятно было, что он даже что-то ответил ему тогда, обернулся к нему…
Хотели было броситься отыскивать Петра Петровича, чтобы хоть с его помощию… потому что ведь мы были одни, совершенно одни, — протянула она жалобным
голосом и вдруг совсем осеклась,
вспомнив, что заговаривать о Петре Петровиче еще довольно опасно, несмотря на то, «что все уже опять совершенно счастливы».
— Сурово, но справедливо, — согласился Самгин и,
вспомнив мстительный
голос сестры Софьи, спросил: кто она?
— Нисколько не зажигает, — подтвердила Варвара, окинув Диомидова сердитым взглядом зеленоватых глаз. И только тут Клим
вспомнил, что она подавала Диомидову реплики Джульетты бесцветным
голосом и что, когда она говорит, у нее некрасиво вытягивается шея.
Ему было лет сорок, на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными глазами, и это — все, что можно было сказать о его лице. Самгин
вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями
голос его звучал, как отдаленный шумок многих
голосов.
И, положив локти на стол, заговорил сиповатым
голосом, изредка вывизгивая резкие ноты, — они заставили Клима
вспомнить Дронова.
— Я знаю больше тебя, — пьяным
голосом вскричал свирепый человек, и Самгин тотчас
вспомнил...
Самгин
вспомнил отзыв Суслова о его марксизме и подумал, что этот человек, снедаемый различными болезнями, сам похож на болезнь, которая усиливается, он помолодел, окреп, в его учительском
голосе все громче слышны командующие ноты. Вероятно, с его слов Любаша на днях сказала...
В углу комнаты — за столом — сидят двое: известный профессор с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию
вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой за стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким
голосом говорит...
Музыка вообще не очень восхищала Клима, а тут — песня была пошленькая,
голос Дуняши — ненатурален, не женский, —
голос зверушки, которая сытно поела и мурлычет,
вспоминая вкус пищи.
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум
голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин
вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
Дома он расслабленно свалился на диван. Варвара куда-то ушла, в комнатах было напряженно тихо, а в голове гудели десятки
голосов. Самгин пытался
вспомнить слова своей речи, но память не подсказывала их. Однако он помнил, что кричал не своим
голосом и не свои слова.
Он посмотрел в зеркало: бледен, желт, глаза тусклые. Он
вспомнил тех молодых счастливцев, с подернутым влагой, задумчивым, но сильным и глубоким взглядом, как у нее, с трепещущей искрой в глазах, с уверенностью на победу в улыбке, с такой бодрой походкой, с звучным
голосом. И он дождется, когда один из них явится: она вспыхнет вдруг, взглянет на него, Обломова, и… захохочет!
Общий хохот покрыл его
голос. Напрасно он силился досказать историю своего падения: хохот разлился по всему обществу, проник до передней и до девичьей, объял весь дом, все
вспомнили забавный случай, все хохочут долго, дружно, несказанно, как олимпийские Боги. Только начнут умолкать, кто-нибудь подхватит опять — и пошло писать.
— Это
голос страсти, со всеми ее софизмами и изворотами! — сказал он, вдруг опомнившись. — Вера, ты теперь в положении иезуита.
Вспомни, как ты просила вчера, после своей молитвы, не пускать тебя!.. А если ты будешь проклинать меня за то, что я уступил тебе, на кого тогда падет ответственность?
Он
вспомнил ее волнение, умоляющий
голос оставить ее, уйти; как она хотела призвать на помощь гордость и не могла; как хотела отнять руку и не отняла из его руки, как не смогла одолеть себя… Как она была тогда не похожа на этот портрет!
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу
голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но,
вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
— Мне иногда хочется умереть… — заговорила Зося тихим, прерывающимся
голосом; лицо у нее покрылось розовыми пятнами, глаза потемнели. — Проходят лучшие молодые годы, а между тем найдется ли хоть одна такая минута, о которой можно было бы
вспомнить с удовольствием?.. Все бесцельно и пусто, вечные будни, и ни одной светлой минуты.
И теперь она ему нравилась, очень нравилась, но чего-то уже недоставало в ней, или что-то было лишнее, — он и сам не мог бы сказать, что именно, но что-то уже мешало ему чувствовать, как прежде. Ему не нравилась ее бледность, новое выражение, слабая улыбка,
голос, а немного погодя уже не нравилось платье, кресло, в котором она сидела, не нравилось что-то в прошлом, когда он едва не женился на ней. Он
вспомнил о своей любви, о мечтах и надеждах, которые волновали его четыре года назад, — и ему стало неловко.
— Вот что, Алеша, — проговорил Иван твердым
голосом, — если в самом деле хватит меня на клейкие листочки, то любить их буду, лишь тебя
вспоминая.
Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны в сторону. Я
вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал дрова в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не спали и о чем-то говорили между собой. По интонации
голосов я догадался, что они чем-то встревожены.
(Аркадий Павлыч шагнул вперед, да, вероятно,
вспомнил о моем присутствии, отвернулся и положил руки в карманы.) Je vous demande bien pardon, mon cher [Прошу извинить меня, дорогой мой (фр.)], — сказал он с принужденной улыбкой, значительно понизив
голос.
— Я все знаю, — сказал он ей тихим и печальным
голосом. —
Вспомните ваше обещание.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим
голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле, чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком… Ну, да и молодец же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка, что хоть ненароком да
вспомнила.
Я
вспоминаю противоположение Розанова религии рождения и религии смерти и подаю свой
голос против Розанова.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик
вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным
голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Теперь он проснулся с обновленною душой, и она, его давняя подруга, являлась ему в новом свете.
Вспоминая все, что произошло вчера, до малейших подробностей, он прислушивался с удивлением к тону ее «нового»
голоса, который восстановило в его памяти воображение. «Полюбила…», «Какой ты глупый!..»
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке
вспоминаю, и каким
голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
Вспомнил он отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным
голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой;
вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои победы;
вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
Лаврецкий не рассердился, не возвысил
голоса (он
вспомнил, что Михалевич тоже называл его отсталым — только вольтериянцем) — и покойно разбил Паншина на всех пунктах.
— Цельную неделю, дедушка, маялась и все никак разродиться не могла… На
голос кричала цельную неделю, а в лесу никакого способия. Ах, дедушка, как она страждила… И тебя
вспомнила. «Помру, — грит, — Матюшка, так ты сходи к дедушке на Рублиху и поблагодари, что узрел меня тогда».
Праздник для Петра Елисеича закончился очень печально: неожиданно расхворалась Нюрочка. Когда все вернулись из неудачной экспедиции на Окулка, веселье в господском доме закипело с новою силой, — полились веселые песни, поднялся гам пьяных
голосов и топот неистовой пляски. Петр Елисеич в суматохе как-то совсем забыл про Нюрочку и
вспомнил про нее только тогда, когда прибежала Катря и заявила, что панночка лежит в постели и бредит.
А певцы все пели одну гадость за другою и потом вдруг заспорили.
Вспоминали разные женские и мужские имена, делали из них грязнейшие комбинации и, наконец, остановясь на одной из таких пошлых и совершенно нелепых комбинаций, разделились на
голоса. Одни утверждали, что да, а другие, что нет.
— Друг ты мой дорогой! что ты это сказал? — задыхаясь, спросил его в темном коридоре дрожащий
голос Абрамовны, и старуха схватила его за руку. — Мне словно послышалось, как ты будто про Евгению Петровну
вспомнил.
Так и пал купец на сыру землю, горючьми слезами обливается; а и взглянет он на зверя лесного, на чудо морское, а и
вспомнит он своих дочерей, хорошиих, пригожиих, а и пуще того завопит источным
голосом: больно страшен был лесной зверь, чудо морское.
Я
вспомнил, что, воротившись из саду, не был у матери, и стал проситься сходить к ней; но отец, сидевший подле меня, шепнул мне, чтоб я перестал проситься и что я схожу после обеда; он сказал эти слова таким строгим
голосом, какого я никогда не слыхивал, — и я замолчал.
В тоне
голоса Лукьяныча слышалось обольщение. Меня самого так и подмывало, так и рвалось с языка:"А что, брат, коли-ежели"и т. д. Но,
вспомнив, что если однажды я встану на почву разговора по душе, то все мои намерения и предположения относительно «конца» разлетятся, как дым, — я промолчал.
Мать чувствовала это особенное, неведомое ей и, под журчание
голоса Наташи,
вспоминала шумные вечеринки своей молодости, грубые слова парней, от которых всегда пахло перегорелой водкой, их циничные шутки.
— Разо… разочарованный, точно так-с,
вспомнил! — решительным
голосом отвечал Евсей.
Еще одно его смущало, его сердило: он с любовью, с умилением, с благодарным восторгом думал о Джемме, о жизни с нею вдвоем, о счастии, которое его ожидало в будущем, — и между тем эта странная женщина, эта госпожа Полозова неотступно носилась… нет! не носилась — торчала… так именно, с особым злорадством выразился Санин — торчала перед его глазами, — и не мог он отделаться от ее образа, не мог не слышать ее
голоса, не
вспоминать ее речей, не мог не ощущать даже того особенного запаха, тонкого, свежего и пронзительного, как запах желтых лилий, которым веяло от ее одежд.
Иногда, оставшись один в гостиной, когда Любочка играет какую-нибудь старинную музыку, я невольно оставляю книгу, и, вглядываясь в растворенную дверь балкона в кудрявые висячие ветви высоких берез, на которых уже заходит вечерняя тень, и в чистое небо, на котором, как смотришь пристально, вдруг показывается как будто пыльное желтоватое пятнышко и снова исчезает; и, вслушиваясь в звуки музыки из залы, скрипа ворот, бабьих
голосов и возвращающегося стада на деревне, я вдруг живо
вспоминаю и Наталью Савишну, и maman, и Карла Иваныча, и мне на минуту становится грустно.
Но на меня этот
голос подействовал потрясающим образом. Я уже не
вспоминал больше, я
вспомнил. Да, это — он! твердил я себе, он, тот самый, во фраке с умершего титулярного советника! Чтобы проверить мои чувства, я взглянул на Глумова и без труда убедился, что он взволнован не меньше моего.
Появление старика испугало было Елену; она
вспомнила рассказы про леших, и странно подействовали на нее морщины и белая борода незнакомца, но в
голосе его было что-то добродушное; Елена, переменив внезапно мысли, бросилась к нему в ноги.
Он
вспомнил о прошедшем,
вспомнил об отъезде своем из Москвы, за пять лет назад, и в воображении очутился опять в той церкви, где перед отъездом слушал молебен и где сквозь торжественное пение, сквозь шепот толпы, его поразил нежный и звучный
голос, которого не заглушил ни стук мечей, ни гром литовских пищалей.
Иоанн
вспомнил, что он не должен запугивать слепых, а потому еще раз зевнул и спросил уже сонным
голосом...