Неточные совпадения
Вообразите себе только
то, что является вооруженный с ног до головы,
вроде Ринальда Ринальдина, [Ринальдо Ринальдини — разбойник, герой одноименного романа немецкого писателя Х.-А.
Он рассердился, приготовился даже задать что-то
вроде потасовки приятелю нашему Селифану и ожидал только с нетерпением, какую
тот с своей стороны приведет причину в оправдание.
И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо
того: «этот стакан нехорошо ведет себя» или что-нибудь
вроде этого.
Вероятно, вы сами, мадемуазель, не откажетесь подтвердить и заявить, что призывал я вас через Андрея Семеновича единственно для
того только, чтобы переговорить с вами о сиротском и беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я не мог прийти на поминки), и о
том, как бы полезно было устроить в ее пользу что-нибудь
вроде подписки, лотереи или подобного.
Болезнь Пульхерии Александровны была какая-то странная, нервная и сопровождалась чем-то
вроде помешательства, если не совершенно,
то, по крайней мере, отчасти.
Мало
того: сам мне какую-нибудь математическую штучку,
вроде дважды двух, приготовит, — лишь дай я ему только антракт подлиннее…
Перво-наперво это еще дитя несовершеннолетнее, и не
то чтобы трус, а так,
вроде как бы художника какого-нибудь.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то
вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до
того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты,
то он бы убежал от нее.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям
вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в
то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на
том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в
то же время понимал, что читает нечто
вроде наставления своему отцу; но звук собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
— Да у него и не видно головы-то, все только живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила женщина. — Смешно, что царь — штатский,
вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на голове — чего-нибудь другое надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а
то у нас полицеймейстер красивее одет.
— Революционеров к пушкам не допускают, даже
тех, которые сидят в самой Петропавловской крепости. Тут или какая-то совершенно невероятная случайность или — гадость, вот что! Вы сказали — депутация, — продолжал он, отхлебнув полстакана вина и вытирая рот платком. — Вы думаете — пойдут пятьдесят человек? Нет, идет пятьдесят тысяч, может быть — больше! Это, сударь мой, будет нечто
вроде… крестового похода детей.
— На втором полотне все краски обесцвечены, фигурки уже не крылаты, а выпрямлены; струистость, дававшая впечатление безумных скоростей, — исчезла, а главное в
том, что и картина исчезла, осталось нечто
вроде рекламы фабрики красок — разноцветно тусклые и мертвые полосы.
— А они — гости до погоста, — вставил Григорий и обратился к Самгину: — Он, ваше благородие, к
тому клонит, чтобы оправдать бунт, вот ведь что! Он, видите,
вроде еретика, раскольник, что ли. Думает не божественно, а — от самого себя. Смутьян
вроде… Он с нами недавно, месяца два всего.
— Хваленые писатели,
вроде, например, Толстого, — это для меня — прозаические, без фантазии, — говорил он. — Что из
того, что какой-то Иван Ильич захворал да помер или госпожа Познышева мужу изменила? Обыкновенные случаи ничему не учат.
Тут Самгин пожаловался: жизнь слишком обильна эпизодами,
вроде рассказа Таисьи о
том, как ее истязали; каждый из них вторгается в душу, в память, возбуждает…
— Давно. Должен сознаться, что я… редко пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги…
вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он хочет, чтоб я унаследовал
те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
Клим Иванович Самгин был недостаточно реалистичен для
того, чтоб ясно представить себя в будущем. Он и не пытался делать это. Но он уже не один раз ставил пред собой вопрос: не пора ли включиться в партию. Но среди существующих партий он не видел ни одной, достаточно крепко организованной и способной обеспечить ему место, достойное его. Обеспечить — не может, но способна компрометировать каким-нибудь актом,
вроде поездки ка-де в Выборг.
— Он у меня с норовом,
вроде киргизской лошади, — весело объяснил Трифонов. — А вот другой, «Казачка»,
тот — не шутит! Стрела.
Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых, он до
того был проникнут семейным началом, что и будущая служба представлялась ему в виде какого-то семейного занятия,
вроде, например, ленивого записыванья в тетрадку прихода и расхода, как делывал его отец.
Эти восклицания относились к авторам — звание, которое в глазах его не пользовалось никаким уважением; он даже усвоил себе и
то полупрезрение к писателям, которое питали к ним люди старого времени. Он, как и многие тогда, почитал сочинителя не иначе как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником,
вроде плясуна.
О начальнике он слыхал у себя дома, что это отец подчиненных, и потому составил себе самое смеющееся, самое семейное понятие об этом лице. Он его представлял себе чем-то
вроде второго отца, который только и дышит
тем, как бы за дело и не за дело, сплошь да рядом, награждать своих подчиненных и заботиться не только о их нуждах, но и об удовольствиях.
— Конечно, трудно понять, но это —
вроде игрока, который бросает на стол последний червонец, а в кармане держит уже приготовленный револьвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут могло быть исступление,
тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.
Марья Ивановна, передавая все это мне в Москве, верила и
тому и другому варианту,
то есть всему вместе: она именно утверждала, что все это могло произойти совместно, что это
вроде la haine dans l'amour, [Ненависти в любви (франц.).] оскорбленной любовной гордости с обеих сторон и т. д., и т. д., одним словом, что-то
вроде какой-то тончайшей романической путаницы, недостойной всякого серьезного и здравомыслящего человека и, вдобавок, с подлостью.
Но у Ламберта еще с
тех самых пор, как я тогда, третьего дня вечером, встретил его на улице и, зарисовавшись, объявил ему, что возвращу ей письмо в квартире Татьяны Павловны и при Татьяне Павловне, — у Ламберта, с
той самой минуты, над квартирой Татьяны Павловны устроилось нечто
вроде шпионства, а именно — подкуплена была Марья.
В доме, внизу, было устроено
вроде домашней конторы, и один чиновник вел дела, счеты и книги, а вместе с
тем и управлял домом.
— Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то
вроде улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в
ту минуту она была счастлива моею покорностью.
У этого Версилова была подлейшая замашка из высшего тона: сказав (когда нельзя было иначе) несколько преумных и прекрасных вещей, вдруг кончить нарочно какою-нибудь глупостью,
вроде этой догадки про седину Макара Ивановича и про влияние ее на мать. Это он делал нарочно и, вероятно, сам не зная зачем, по глупейшей светской привычке. Слышать его — кажется, говорит очень серьезно, а между
тем про себя кривляется или смеется.
И вот, ввиду всего этого, Катерина Николавна, не отходившая от отца во время его болезни, и послала Андроникову, как юристу и «старому другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить князя в опеке или
вроде неправоспособного; а если так,
то как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто не мог обвинить и чтобы пощадить при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
Это была злобная и курносая чухонка и, кажется, ненавидевшая свою хозяйку, Татьяну Павловну, а
та, напротив, расстаться с ней не могла по какому-то пристрастию,
вроде как у старых дев к старым мокроносым моськам или вечно спящим кошкам.
Я твердо был уверен в себе, что им идею мою не выдам и не скажу; но они (
то есть опять-таки они или
вроде них) могли мне сами сказать что-нибудь, отчего я бы сам разочаровался в моей идее, даже и не заикаясь им про нее.
Он не
то чтобы был начетчик или грамотей (хотя знал церковную службу всю и особенно житие некоторых святых, но более понаслышке), не
то чтобы был
вроде, так сказать, дворового резонера, он просто был характера упрямого, подчас даже рискованного; говорил с амбицией, судил бесповоротно и, в заключение, «жил почтительно», — по собственному удивительному его выражению, — вот он каков был тогда.
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне свысока,
то есть
вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные
темы, полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и
то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Ощущение было
вроде как перед игорным столом в
тот момент, когда вы еще не поставили карту, но подошли с
тем, что хотите поставить: «захочу поставлю, захочу уйду — моя воля».
О пирожном я не говорю: оно
то же, что и в Англии,
то есть яичница с вареньем, круглый пирог с вареньем и маленькие пирожки с вареньем да еще что-то
вроде крема, без сахара, но, кажется… с вареньем.
И простой и непростой народ — все были одеты в белые бумажные, или травяные (grasscloth), широкие халаты, под которыми надеты были другие, заменявшие белье; кроме
того, на всех надето было что-то
вроде шаровар из
тех же материй, как халаты, у высших белые и чистые, а у низших белые, но грязные.
И от чая требуют
того же, чего от индийских сой и перцев,
то есть чего-то
вроде яда.
Я не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг не оказывает он человеку! чего не делают из него или им! Разве береза наша может, и
то куда не вполне, стать с ним рядом. Нельзя перечесть, как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его едят в варенье,
вроде инбирного, которое делают из молодых веток.
Хлеб здесь принимается порядочно, но мужики жалуются на прожорливость бурундучков,
тех маленьких лесных зверков,
вроде мышей, которыми мы любовались в лесах.
Рассчитывали на дующие около
того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот,
вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.
— Да, у них есть что-то
вроде карт, — сказал он, — даже нищие, и
те играют как-то стружками или щепками и проигрываются дотла.
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все
те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания,
вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Но время взяло свое, и японцы уже не
те, что были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу,
вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было узнать.
Я думал хуже о юртах, воображая их чем-то
вроде звериных нор; а это
та же бревенчатая изба, только бревна, составляющие стену, ставятся вертикально; притом она без клопов и тараканов, с двумя каминами; дым идет в крышу; лавки чистые. Мы напились чаю и проспали до утра как убитые.
Лодки, с семействами, стоят рядами на одном месте или разъезжают по рейду, занимаясь рыбной ловлей, торгуют, не
то так перевозят людей с судов на берег и обратно. Все они с навесом,
вроде кают. Везде увидишь семейные сцены: обедают, занимаются рукодельем, или мать кормит грудью ребенка.
Здесь же нам сказали, что в корейской столице есть что-то
вроде японского подворья, на котором живет до трехсот человек японцев; они торгуют своими товарами. А японцы каковы? На вопрос наш, торгуют ли они с корейцами, отвечали, что торгуют случайно, когда будто бы
тех занесет бурей к их берегам.
Они заиграли что-то
вроде марша, но не совсем стройно, не совсем чисто, особенно после
того, что мы слышали у дворца.
Из этих волокон делают материи,
вроде кисеи, легкие, прозрачные, и потом носовые платки,
те дорогие лоскутки, которые барыни возят в вечерние собрания напоказ и в которые сморкаться не положено.
Со стороны этот люд мог показаться
тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то
вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и братия, простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались
те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Странно, что чистосердечная исповедь Привалова не произвела на нее отталкивающего, дурного впечатления; напротив, Надежда Васильевна убедилась только в
том, что Привалов являлся жертвой своих, приваловских, миллионов, ради которых около него постоянно ютились самые подозрительные люди,
вроде Ляховского, Половодова, Веревкина и т. д.