Неточные совпадения
— Менее всего, дорогой и уважаемый, менее всего в наши дни уместна мистика сказок, как бы красивы ни были сказки. Разрешите напомнить вам, что с января Государственная дума решительно начала критику действий
правительства, — действий, совершенно недопустимых в трагические дни нашей борьбы с
врагом, сила коего грозит нашему национальному бытию, да, именно так!
— Лапотное, соломенное государство ввязалось в драку с
врагом, закованным в сталь, — а? Не глупо, а? За одно это
правительство подлежит низвержению, хотя я вовсе не либерал. Ты, дурова голова, сначала избы каменные построй, железом их покрой, ну, тогда и воюй…
— Никакого. С тех пор как я вам писал письмо, в ноябре месяце, ничего не переменилось.
Правительство, чувствующее поддержку во всех злодействах в Польше, идет очертя голову, ни в грош не ставит Европу, общество падает глубже и глубже. Народ молчит. Польское дело — не его дело, — у нас
враг один, общий, но вопрос розно поставлен. К тому же у нас много времени впереди — а у них его нет.
Все рабочие — наши товарищи, все богатые, все
правительства — наши
враги.
— Верно! В суде совершенно открыто говорят, что приговор уже готов. Но что же это?
Правительство боится, что его чиновники мягко отнесутся к его
врагам? Так долго, так усердно развращая своих слуг, оно все еще не уверено в их готовности быть подлецами?..
Приходи ко мне с человеком, которого я к тебе теперь посылаю; он мне верен, он не раб твоих
врагов, а друг человека, который пользуется у
правительства особенным вниманием».
Эти христиане отказываются защищать свою страну, носить оружие и, по требованию
правительства, воевать против его
врагов.
«Мое
правительство требует от меня как раз противного и защиту себя основывает на виселице, ружье, мече, употребляемых против своих домашних и внешних
врагов. И соответственно этому страна снабжается виселицами, тюрьмами, арсеналами, военными кораблями и солдатами.
Всякое
правительство знает, как и чем защищать себя от революционеров, и имеет на это средства и потому не боится этих внешних
врагов.
Враги революционные извне борются с
правительством. Христианство же вовсе не борется, но изнутри разрушает все основы
правительства.
Вдруг один человек в Перми, другой в Туле, третий в Москве, четвертый в Калуге объявляют, что они присягать не будут, и объясняют свой отказ все, не сговариваясь между собой, одним и тем же, тем, что по христианскому закону клятва запрещена, но что если бы клятва и не была запрещена, то они по духу христианского закона не могут обещаться совершать те дурные поступки, которые требуются от них в присяге, как-то: доносить на всех тех, которые будут нарушать интересы
правительства, защищать с оружием в руках свое
правительство или нападать на
врагов его.
И вот, с одной стороны, люди, христиане по имени, исповедующие свободу, равенство, братство, рядом с этим готовы во имя свободы к самой рабской, униженной покорности, во имя равенства к самым резким и бессмысленным, только по внешним признакам, разделениям людей на высших, низших, своих союзников и
врагов, и во имя братства — готовы убивать этих братьев [То, что у некоторых народов, у англичан и американцев, нет еще общей воинской повинности (хотя у них уже раздаются голоса в пользу ее), а вербовка и наем солдат, то это нисколько не изменяет положения рабства граждан по отношению
правительств.
По понятиям этих людей, христианское
правительство нисколько не обязано руководиться духом смирения, прощения обид и любви к
врагам.
Если даже и допустить то, что вследствие особенно невыгодно сложившихся для
правительства обстоятельств, как, например, во Франции в 1870 году, какое-либо из
правительств было бы свергнуто силою и власть перешла бы в другие руки, то эта новая власть ни в каком случае не была бы менее угнетательной, чем прежняя, а всегда, напротив, защищая себя от всех озлобленных свергнутых
врагов, была бы более деспотична и жестока, чем прежняя, как это и было при всех революциях.
Если бы это были революционеры, проповедующие насилие, убийство и совершающие эти дела, то противодействие им было бы легко: часть их подкупили бы, часть обманули, часть запугали бы; тех же, которых нельзя ни подкупить, ни обмануть, ни запугать, выставили бы злодеями,
врагами общества, казнили бы или заперли бы, и толпа одобрила бы действие
правительства.
Присутствием русских бойцов
правительство будет озадачено, сконфужено, оно не будет знать, кого, наконец, считать своими, где
враги, где друзья его, оно вконец уже растеряется и рухнет… по крайней мере рухнет для Польши.
Обедал я где-то за рекой, в недорогом трактирчике, с Наке и несколькими молодыми людьми из тех, каких Тур называл"господами из
правительства", и их беседа произвела на меня жуткое впечатление — так все это было и юно, и пусто, и даже малоопрятно по части
врагов. Все время говорили взапуски о местных кокотках и о тех притонах, где эти messieurs du gouvernement проводили свои вечера и ночи.
Удивительна слепота нашего
правительства. Оно не видит, не хочет видеть того, что все, что оно делает для того, чтобы обезоружить
врагов своих, только усиливает число их и их энергию. Да, люди эти страшны: страшны и для
правительства, и для людей богатых, и для всех людей, живущих среди богатых.
— Государь, — отвечал, поклонившись, молодой человек, — вы наш император. Но
враги ваши,
враги императорского
правительства, имеют злобные замыслы, я опасаюсь всего — восстания, убийства!..
Торжество Елизаветы должно было быть торжеством Франции, а с восшествием на престол влияние немецкой партии в России должно было уступить французскому влиянию. Нанося удар
правительству, великой княжне следовало, как говорил ей Шетарди, отделаться от всех своих
врагов.
Не могут не видеть потому, что то учение Христа о любви к
врагам, которое так старательно скрывалось и скрывается людьми, живущими насилием, — хотя и не вполне, в полном и истинном его значении, а некоторыми частными проявлениями, но все-таки проникло уже в сознание людей христианского мира и думаю, что не ошибаюсь, — особенно живо воспринято было простым рабочим русским народом, который теперь так усердно развращается
правительством.