Неточные совпадения
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее
впечатление радостного чувства
жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
Первое время деревенской
жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней осталось
впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что
жизнь там хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой
жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое
впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
Левин часто любовался на эту
жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою
жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под
впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную
жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную
жизнь.
Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его
жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное
впечатление; но так как вы о нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Эта живость, эта совершенная извращенность мальчика начала сказываться на восьмом году его
жизни; тип рыцаря причудливых
впечатлений, искателя и чудотворца, т. е. человека, взявшего из бесчисленного разнообразия ролей
жизни самую опасную и трогательную — роль провидения, намечался в Грэе еще тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, т. е. попросту замазал их голубой краской, похищенной у маляра.
И все-таки чувствовал, что где-то глубоко в нем застыло убеждение, что Лидия создана для особенной
жизни и любви. Разбираться в чувстве к ней очень мешал широкий поток
впечатлений, — поток, в котором Самгин кружился безвольно и все быстрее.
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу
жизни, пережил множество разнообразных
впечатлений, видел людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
Дверь в столовую была приоткрыта, там, за столом, сидели трое мужчин и Елена. В
жизни Клима Ивановича Самгина неожиданные встречи были часты и уже не удивляли его, но каждая из них вызывала все более тягостное
впечатление ограниченности
жизни, ее узости и бедности.
Минутами Самгину казалось, что его вместилище
впечатлений — то, что называют душой, — засорено этими мудрствованиями и всем, что он знал, видел, — засорено на всю
жизнь и так, что он уже не может ничего воспринимать извне, а должен только разматывать тугой клубок пережитого.
Он вызывал у Клима
впечатление человека смущенного, и Климу приятно было чувствовать это, приятно убедиться еще раз, что простая
жизнь оказалась сильнее мудрых книг, поглощенных братом.
— Так вот, — послушно начал Юрин, — у меня и сложилось такое
впечатление: рабочие, которые особенно любили слушать серьезную музыку, — оказывались наиболее восприимчивыми ко всем вопросам
жизни и, разумеется, особенно — к вопросам социальной экономической политики.
Это полусказочное
впечатление тихого, но могучего хоровода осталось у Самгина почти на все время его
жизни в странном городе, построенном на краю бесплодного, печального поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и — за невидимой Окой — «Дятловы горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
Но в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых
впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о политике, жалобными рассказами о
жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
Во всех этих людях, несмотря на их внешнее различие, Самгин почувствовал нечто единое и раздражающее. Раздражали они грубоватостью и дерзостью вопросов, малограмотностью, одобрительными усмешечками в ответ на речи Маракуева. В каждом из них Самгин замечал нечто анекдотическое, и, наконец, они вызывали
впечатление людей, уже оторванных от нормальной
жизни, равнодушно отказавшихся от всего, во что должны бы веровать, во что веруют миллионы таких, как они.
— Спасибо, — тихонько откликнулся Самгин, крайне удивленный фразой поручика о
жизни, — фраза эта не совпадала с профессией героя, его настроением, внешностью, своей неожиданностью она вызывала такое
впечатление, как будто удар в медь колокола дал деревянный звук.
В конечном итоге обе газеты вызывали у Самгина одинаковое
впечатление: очень тусклое и скучное эхо прессы столиц; живя подражательной
жизнью, обе они не волнуют устойчивую
жизнь благополучного города.
Много мыслительной заботы посвятил он и сердцу и его мудреным законам. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение красоты на воображение, потом переход
впечатления в чувство, его симптомы, игру, исход и глядя вокруг себя, подвигаясь в
жизнь, он выработал себе убеждение, что любовь, с силою Архимедова рычага, движет миром; что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении. Где же благо? Где зло? Где граница между ними?
Мало-помалу
впечатление его изгладилось, и он опять с трепетом счастья смотрел на Ольгу наедине, слушал, с подавленными слезами восторга, ее пение при всех и, приезжая домой, ложился, без ведома Ольги, на диван, но ложился не спать, не лежать мертвой колодой, а мечтать о ней, играть мысленно в счастье и волноваться, заглядывая в будущую перспективу своей домашней, мирной
жизни, где будет сиять Ольга, — и все засияет около нее.
Она не думала, не сознавала ничего этого, но если б кто другой вздумал уследить и объяснить
впечатление, сделанное на ее душу появлением в ее
жизни Обломова, тот бы должен был объяснить его так, а не иначе.
Суета света касалась ее слегка, и она спешила в свой уголок сбыть с души какое-нибудь тяжелое, непривычное
впечатление, и снова уходила то в мелкие заботы домашней
жизни, по целым дням не покидала детской, несла обязанности матери-няньки, то погружалась с Андреем в чтение, в толки о «серьезном и скучном», или читали поэтов, поговаривали о поездке в Италию.
Она как-нибудь угадала или уследила перспективу
впечатлений, борьбу чувств, и предузнает ход и, может быть, драму страсти, и понимает, как глубоко входит эта драма в
жизнь женщины.
— Нет, не так. Если б, например, ты разделила мою страсть, мое
впечатление упрочилось бы навсегда, мы бы женились… Стало быть — на всю
жизнь. Идеал полного счастья у меня неразлучен с идеалом семьи…
— Для страсти не нужно годов, кузина: она может зародиться в одно мгновение. Но я и не уверяю вас в страсти, — уныло прибавил он, — а что я взволнован теперь — так я не лгу. Не говорю опять, что я умру с отчаяния, что это вопрос моей
жизни — нет; вы мне ничего не дали, и нечего вам отнять у меня, кроме надежд, которые я сам возбудил в себе… Это ощущение: оно, конечно, скоро пройдет, я знаю.
Впечатление, за недостатком пищи, не упрочилось — и слава Богу!
Между тем
жизнь будила и отрывала его от творческих снов и звала, от художественных наслаждений и мук, к живым наслаждениям и реальным горестям, среди которых самою лютою была для него скука. Он бросался от ощущения к ощущению, ловил явления, берег и задерживал почти силою
впечатления, требуя пищи не одному воображению, но все чего-то ища, желая, пробуя на чем-то остановиться…
Он невольно пропитывался окружавшим его воздухом, не мог отмахаться от
впечатлений, которые клала на него окружающая природа, люди, их речи, весь склад и оборот этой
жизни.
Так они и сделали. Впрочем, и Райский пробыл в Англии всего две недели — и не успел даже ахнуть от изумления — подавленный грандиозным оборотом общественного механизма
жизни — и поспешил в веселый Париж. Он видел по утрам Лувр, а вечером мышиную беготню, веселые визги, вечную оргию, хмель крутящейся вихрем
жизни, и унес оттуда только чад этой оргии, не давшей уложиться поглубже наскоро захваченным из этого омута мыслям, наблюдениям и
впечатлениям.
Вера сообщала, бывало, своей подруге мелочной календарь вседневной своей
жизни, событий, ощущений,
впечатлений, даже чувств, доверила и о своих отношениях к Марку, но скрыла от нее катастрофу, сказав только, что все кончено, что они разошлись навсегда — и только. Жена священника не знала истории обрыва до конца и приписала болезнь Веры отчаянию разлуки.
И везде, среди этой горячей артистической
жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных
впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых
впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда,
жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Полтора года назад Версилов, став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное
впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной
жизни уже имевшего удар.
Наконец 7 октября фрегат «Паллада» снялся с якоря. С этим началась для меня
жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое
впечатление были не похожи ни на какие прежние.
Между тем общее
впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? —
жизни, то есть ее бурного брожения.
Воображение возобновило перед ним
впечатления того счастливого лета, которое он провел здесь невинным юношей, и он почувствовал себя теперь таким, каким он был не только тогда, но и во все лучшие минуты своей
жизни.
Вообще Петербург, в котором он давно не был, производил на него свое обычное, физически подбадривающее и нравственно-притупляющее
впечатление: всё так чисто, удобно, благоустроенно, главное — люди так нравственно нетребовательны, что
жизнь кажется особенно легкой.
— Эх! — сказал он со вздохом. — Вы вот спрашиваете, как я поживаю. Как мы поживаем тут? Да никак. Старимся, полнеем, опускаемся. День да ночь — сутки прочь,
жизнь проходит тускло, без
впечатлений, без мыслей… Днем нажива, а вечером клуб, общество картежников, алкоголиков, хрипунов, которых я терпеть не могу. Что хорошего?
— Так, так, — перебил Иван, с каким-то вдруг азартом и видимо озлясь, что его перебили, — так, но у другой эта минута лишь вчерашнее
впечатление, и только минута, а с характером Катерины Ивановны эта минута — протянется всю ее
жизнь.
Кажется, — прибавил мой сосед, опять взглянув на меня сбоку, — я могу пройти молчанием первые
впечатления деревенской
жизни, намеки на красоту природы, тихую прелесть одиночества и прочее…
Проникнуть в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит в себе тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое
впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна
жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц.
Все накоплялись мелкие, почти забывающиеся
впечатления слов и поступков Кирсанова, на которые никто другой не обратил бы внимания, которые ею самою почти не были видимы, а только предполагались, подозревались; медленно росла занимательность вопроса: почему он почти три года избегал ее? медленно укреплялась мысль: такой человек не мог удалиться из — за мелочного самолюбия, которого в нем решительно нет; и за всем этим, не известно к чему думающимся, еще смутнее и медленнее поднималась из немой глубины
жизни в сознание мысль: почему ж я о нем думаю? что он такое для меня?
Шел разговор о богатстве, и Катерине Васильевне показалось, что Соловцов слишком занят мыслями о богатстве; шел разговор о женщинах, — ей показалось, что Соловцов говорит о них слишком легко; шел разговор о семейной
жизни, — она напрасно усиливалась выгнать из мысли
впечатление, что, может быть, жене было бы холодно и тяжело жить с таким мужем.
Париж еще раз описывать не стану. Начальное знакомство с европейской
жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна, революция у подножия Везувия, революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая весть о 24 феврале, — все это рассказано в моих «Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью
впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую часть моих «Записок», — что же вообще письма, как не записки о коротком времени?
С горечью должен сказать, что
впечатления от церковно-православной
жизни в большинстве случаев у меня были тяжелые и вводящие в соблазн.
Повторяю, что перевоплощение людей — одно из самых тяжелых
впечатлений моей
жизни.
Когда я попал за границу и соприкоснулся с русской эмиграцией, то это было одно из самых тяжелых
впечатлений моей
жизни.
В детстве у меня не было радостных и пленяющих
впечатлений от православной церковной службы, которые остаются на всю
жизнь.
Некоторые производили
впечатление одержимых idée fixe, но все целиком отдавали себя исканию истины и осуществлению праведной, божественной
жизни.
Трансформация людей — одно из самых мучительных
впечатлений моей
жизни.
Уже раньше, прочитав книгу, я сравнивал порой прочитанную книгу с
впечатлениями самой
жизни, и меня занимал вопрос: почему в книге всегда как будто «иначе».
Я думаю поэтому, что если бы кто-нибудь сумел вскрыть мою душу, то и в этот период моей
жизни он бы наверное нашел, что наибольшим удельным весом обладали в ней те чувства, мысли,
впечатления, какие она получала от языка, литературы и вообще культурных влияний родины моей матери.