Неточные совпадения
— Мне поставлен
вопрос: что делать интеллигенции? Ясно: оставаться служащей капиталу, довольствуясь реформами, которые предоставят полную свободу слову и делу капиталистов. Так же ясно: идти с пролетариатом к революции социальной. Да или нет, третье решение
логика исключает, но психология — допускает, и поэтому логически беззаконно существуют меньшевики, эсеры, даже какие-то народные социалисты.
— Именно? — повторила Надежда Васильевна
вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему все, и не только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем…
Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же делают…
Дилетанты с восторгом говорят о слабости и высоте науки, пренебрегают иными речами, предоставляя их толпе, но смертельно боятся
вопросов и изменнически продают науку, как только их начнут теснить
логикой.
Что ж такое, что там в зале лежит: истина есть истина, и тут сам Милль [Милль Джон-Стюарт (1806–1879) — английский философ-утилитарист; автор популярных в XIX в. сочинений по
логике и по женскому
вопросу («Подчиненность женщины», 1869).] ничего не поделает!
Мы говорили только о том, что должно быть вообще, по требованию
логики и наблюдений над крестьянским бытом и характером; но мы нимало не хотим касаться специально хозяйственных и административных
вопросов, подлежащих рассуждению комиссии, [и заранее определять возможные последствия тех мер, какие будут приняты правительством.
Здесь
логика необходимо приводит нас к
вопросу первостепенной важности.
Несколько раз, правда, уклонения от
логики, естественной каждому человеку и еще не поврежденной в ребенке, вызывают и его на размышление и
вопрос.
Публика захлопала и закричала «браво!». Профессор же, очевидно, приведенный в недоумение столь самовольным и неожиданным заявлением, в котором заключалась такая странная
логика, снова взошел на кафедру и в свою очередь обратился к публике с
вопросом: желает ли она продолжения его лекций, так как между ссылкой и публичными лекциями нет никакой достаточно законной и разумной причины, которая оправдывала бы столь самовольное и насильственное прекращение чтений?
Вопрос о времени происхождения времени неизбежно возникает, если ставить проблему времени в плоскости
логики времени, которая необходимо требует прежде и после: в них оно никогда не может остановиться в своем беге.
Насколько же при этом от
вопросов технических восходят к общим и принципиальным, то и они подпадают тому же закону — религиозной окачествованности философии, хотя не всегда легко ее разглядеть [Так, напр., нелегко под «чистой
логикой» Когена увидать скрытое в ней острие неоюдаизма.
Еще более аналогичным представляется наш
вопрос содержанию «Критики практического разума», которая стремится нащупать рациональный скелет этического переживания или установить
логику этики.
(Очевидно, насколько сила этого аргумента связана с прочностью
Логики Гегеля: центральный
вопрос о природе и содержании веры решается справкой с параграфом о «бытии»!)
На этот
вопрос следует ответить отрицательно: «логос»
логики трансцендентализма не есть Логос мира, и приравнивание одного другому есть ложь гегельянства, свойственная всему логическому идеализму.
Иначе этот же
вопрос можно поставить так: есть ли формальная
логика преимущественное выражение Логоса мира, а логическое сознание его непосредственное орудие?
К важнейшим
вопросам жизни Достоевский подходит с меркою разума и
логики.
Глафира едва сдержала на своем лице улыбку, вызванную этими соображениями о
логике юридической справедливости вексельного права, и, желая успокоить злополучного Висленева, сказала, что предполагаемая им комбинация так нова, что едва ли предусмотрена законом и, вероятно, еще составит
вопрос, который может разрешиться в благоприятном для Иосафа смысле. Но Жозеф едва дал окончить Бодростиной ее утешительные слова и заговорил...
«Вот тут и пори его… — думал он. — Вот тут и изволь измышлять наказания! Нет, куда уж нам в воспитатели лезть. Прежде люди просты были, меньше думали, потому и
вопросы решали храбро. А мы думаем слишком много,
логика нас заела… Чем развитее человек, чем больше он размышляет и вдается в тонкости, тем он нерешительнее, мнительнее и тем с большею робостью приступает к делу. В самом деле, если поглубже вдуматься, сколько надо иметь храбрости и веры в себя, чтобы браться учить, судить, сочинять толстую книгу…»
Все эти
вопросы прошли в его голове скоро-скоро и так отчетливо, с такой
логикой правды и возможности, что он невольно остановился посреди дороги и закрыл глаза.