Неточные совпадения
Так, например, заседатель Толковников рассказал, что однажды он
вошел врасплох
в градоначальнический кабинет по весьма нужному делу и застал градоначальника играющим своею собственною головою, которую он, впрочем, тотчас же поспешил пристроить к надлежащему
месту.
Только что они
вошли в болото, обе собаки вместе заискали и потянули к ржавчине. Левин знал этот поиск Ласки, осторожный и неопределенный; он знал и
место и ждал табунка бекасов.
Приехав к
месту своего служения, Степан Аркадьич, провожаемый почтительным швейцаром с портфелем, прошел
в свой маленький кабинет, надел мундир и
вошел в присутствие.
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и
вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс на заливном
месте.
Алексей Александрович
вошел в залу заседания, поздоровался с членами и председателем, как и обыкновенно, и сел на свое
место, положив руку на приготовленные пред ним бумаги.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки
в карманы, вышел на огороженный пчельник,
в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного
места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные
в нынешнем году.
Постояв несколько секунд, она
вошла в вагон и села на свое
место.
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам
в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных
местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные
места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им
мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея,
входила и
вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
— Ну нет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете: машинища такая, что
в эту комнату не
войдет; нет, это не мечта! А
в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы вы
в другом
месте нашли такую мечту!
Войдя в кабинет с записками
в руке и с приготовленной речью
в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им
в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и с теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того
места,
в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Случалось ему уходить за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел
в какую-то рощу; но чем уединеннее было
место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался
в город, смешивался с толпой,
входил в трактиры,
в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную.
Там,
в самом углу, внизу,
в одном
месте были разодраны отставшие от стены обои: тотчас же начал он все запихивать
в эту дыру, под бумагу: «
Вошло!
Толстяков, мой приятель, каждый раз принужден снимать свою покрышку,
входя куда-нибудь
в общее
место, где все другие
в шляпах и фуражках стоят.
При входе Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей
войти. Сначала Раскольников указал было ей
место в углу дивана, где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярноеместо и служит ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.
И бегу, этта, я за ним, а сам кричу благим матом; а как с лестницы
в подворотню выходить — набежал я с размаху на дворника и на господ, а сколько было с ним господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба вышла, тоже нас обругала, и господин один
в подворотню
входил, с дамою, и тоже нас обругал, потому мы с Митькой поперек
места легли: я Митьку за волосы схватил и повалил и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил и стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
Он не помнил, сколько он просидел у себя, с толпившимися
в голове его неопределенными мыслями. Вдруг дверь отворилась, и
вошла Авдотья Романовна. Она сперва остановилась и посмотрела на него с порога, как давеча он на Соню; потом уже прошла и села против него на стул, на вчерашнем своем
месте. Он молча и как-то без мысли посмотрел на нее.
Под полом,
в том
месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали
входить люди — босые, с зажженными свечами
в руках,
в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
И сам домик обветшал немного, глядел небрежно, нечисто, как небритый и немытый человек. Краска слезла, дождевые трубы
местами изломались: оттого на дворе стояли лужи грязи, через которые, как прежде, брошена была узенькая доска. Когда кто
войдет в калитку, старая арапка не скачет бодро на цепи, а хрипло и лениво лает, не вылезая из конуры.
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что у него горят даже волосы. Так он и
вошел к себе
в комнату — и вдруг сиянье исчезло и глаза
в неприятном изумлении остановились неподвижно на одном
месте:
в его кресле сидел Тарантьев.
Через четверть часа Захар отворил дверь подносом, который держал
в обеих руках, и,
войдя в комнату, хотел ногой притворить дверь, но промахнулся и ударил по пустому
месту: рюмка упала, а вместе с ней еще пробка с графина и булка.
Надо бы взять костяной ножик, да его нет; можно, конечно, спросить и столовый, но Обломов предпочел положить книгу на свое
место и направиться к дивану; только что он оперся рукой
в шитую подушку, чтоб половчей приладиться лечь, как Захар
вошел в комнату.
Он убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести на размышления. Я нарочно не опускаю ни малейшей черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что каждая черточка
вошла потом
в окончательный букет, где и нашла свое
место,
в чем и уверится читатель. А что тогда они действительно сбивали меня с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять
в их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне старое. Но продолжаю.
Когда мы
вошли в залу, мать сидела на своем обычном
месте за работой, а сестра вышла поглядеть из своей комнаты и остановилась
в дверях.
Прибыв на
место, я прошел
в углубление двора обозначенного
в объявлении дома и
вошел в квартиру госпожи Лебрехт.
Катерина Николаевна стремительно встала с
места, вся покраснела и — плюнула ему
в лицо. Затем быстро направилась было к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил
в эффект документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы
войти в денежную сделку.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то
в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз
в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел
в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если
место будет, потому что
в сущности не стоит).
Главное, я все страстно мечтал, что вы вдруг
войдете, я к вам брошусь и вы меня выведете из этого
места и увезете к себе,
в тот кабинет, и опять мы поедем
в театр, ну и прочее.
Утро чудесное, море синее, как
в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как
в тропиках, но, однако ж, так, что
в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все
в виду берега.
В полдень оставалось миль десять до
места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем
входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а
в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
К счастью, ветер скоро вынес нас на чистое
место, но
войти мы не успели и держались опять ночь
в открытом море; а надеялись было стать на якорь, выкупаться и лечь спать.
А
в других
местах было или совсем пусто по берегам, или жители, завидев, особенно ночью, извергаемый пароходом дым и мириады искр,
в страхе бежали дальше и прятались, так что приходилось голодным плавателям самим
входить в их жилища и хозяйничать, брать провизию и оставлять бусы, зеркальца и тому подобные предметы взамен.
Если все, что грузится
в судно, выложить на свободное
место, то неосторожный человек непременно подержит пари, что это не
войдет туда, — и проиграет.
Дело скоро началось, и Нехлюдов вместе с публикой
вошел налево
в залу заседаний. Все они, и Фанарин, зашли за решетку на
места для публики. Только петербургский адвокат вышел вперед зa конторку перед решеткой.
Нехлюдов слез с пролетки и вслед за ломовым, опять мимо пожарного часового,
вошел на двор участка. На дворе теперь пожарные уже кончили мыть дроги, и на их
месте стоял высокий костлявый брандмайор с синим околышем и, заложив руки
в карманы, строго смотрел на буланого с наеденной шеей жеребца, которого пожарный водил перед ним. Жеребец припадал на переднюю ногу, и брандмайор сердито говорил что-то стоявшему тут же ветеринару.
— А можно к вам пройти
в избу? — сказал Нехлюдов, подвигаясь вперед по дворику и с очищенного
места входя на нетронутые еще и развороченные вилами желто-шафранные сильно пахучие слои навоза.
«Да, единственное приличествующее
место честному человеку
в России
в теперешнее время есть тюрьма!» — думал он. И он даже непосредственно испытывал это, подъезжая к тюрьме и
входя в ее стены.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных
в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели
в суд.
В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть
в глаза людям, а между тем он по привычке с обычными, самоуверенными движениями,
вошел на возвышение и сел на свое
место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
Войдя в совещательную комнату, присяжные, как и прежде, первым делом достали папиросы и стали курить. Неестественность и фальшь их положения, которые они
в большей или меньшей степени испытывали, сидя
в зале на своих
местах, прошла, как только они
вошли в совещательную комнату и закурили папиросы, и они с чувством облегчения разместились
в совещательной комнате, и тотчас же начался оживленный разговор.
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был отец Зоси; кому же было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов
вошел в кабинет Ляховского, он сидел за работой на своем обычном
месте и даже не поднял головы.
Тебя удивляет и, может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но
войди в мое положение, деточка, поставь себя на мое
место; вот я старик, стою одной ногой
в могиле, целый век прожил, как и другие, с грехом пополам, теперь у меня
в руках громадный капитал…
Они
вошли в столовую
в то время, когда из других дверей ввалилась компания со двора. Ляховская с улыбкой протянула свою маленькую руку Привалову и указала ему
место за длинным столом около себя.
«Спинджак» опять выиграл, вытер лицо платком и отошел к закуске. Косоглазый купец занял его
место и начал проигрывать карту за картой; каждый раз, вынимая деньги, он стучал козонками по столу и тяжело пыхтел.
В гостиной послышался громкий голос и сиплый смех; через минуту из-за портьеры показалась громадная голова Данилушки. За ним
в комнату
вошла Катерина Ивановна под руку с Лепешкиным.
Национальность
входит в иерархию ступеней бытия и должна занимать свое определенное
место, она иерархически соподчинена человечеству и космосу.
Она поднялась было с
места, но вдруг громко вскрикнула и отшатнулась назад.
В комнату внезапно, хотя и совсем тихо,
вошла Грушенька. Никто ее не ожидал. Катя стремительно шагнула к дверям, но, поравнявшись с Грушенькой, вдруг остановилась, вся побелела как мел и тихо, почти шепотом, простонала ей...
В семь часов вечера Иван Федорович
вошел в вагон и полетел
в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва;
в новый мир,
в новые
места, и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а
в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая
в Москву, он вдруг как бы очнулся.
Но старшие и опытнейшие из братии стояли на своем, рассуждая, что «кто искренно
вошел в эти стены, чтобы спастись, для тех все эти послушания и подвиги окажутся несомненно спасительными и принесут им великую пользу; кто же, напротив, тяготится и ропщет, тот все равно как бы и не инок и напрасно только пришел
в монастырь, такому
место в миру.
В тот вечер, когда было написано это письмо, напившись
в трактире «Столичный город», он, против обыкновения, был молчалив, не играл на биллиарде, сидел
в стороне, ни с кем не говорил и лишь согнал с
места одного здешнего купеческого приказчика, но это уже почти бессознательно, по привычке к ссоре, без которой,
войдя в трактир, он уже не мог обойтись.
Пустые и непригодные к делу мысли, как и всегда во время скучного ожидания, лезли ему
в голову: например, почему он,
войдя теперь сюда, сел именно точь-в-точь на то самое
место, на котором вчера сидел, и почему не на другое?
Впереди и слева от нас высилась Плоская гора высотой 600 м, которую местные жители называют Кямо. С горного хребта,
в состав которого она
входит, берут начало три притока Холонку: Пуйму, Сололи и Дагды — единственное
место в бассейне Холонку, где еще встречаются изюбры и кабаны. Подъем на лодке возможен только до реки Сололи.
Обогнув гору Даютай, Алчан, как уже выше было сказано,
входит в старое русло Бикина и по пути принимает
в себя с правой стороны еще три обильных водой притока: Ольду (по-китайски Култухе), Таудахе [Да-ю-тай — большая старинная башня.] и Малую Лултухе. Алчан впадает
в Бикин
в 10 км к югу от станции железной дороги того же имени. Долина его издавна славится как хорошее охотничье угодье и как
место женьшеневого промысла.
Скоро мы дошли до того
места, где Да-Лазагоу впадает
в Сицу. Теперь мы
вошли в лес, заваленный буреломом. Кругом все было окутано дымом.
В 50 шагах нельзя было рассмотреть деревьев.