Неточные совпадения
Гаврило. Да уж я, Василий Данилыч, все заготовлю, что требуется;
у меня и кастрюлечка серебряная
водится для таких оказий, уж я и своих
людей с вами отпущу.
— Пестрая мы нация, Клим Иванович, чудаковатая нация, — продолжал Дронов, помолчав, потише, задумчивее, сняв шапку с колена, положил ее на стол и, задев лампу, едва не опрокинул ее. — Удивительные
люди водятся у нас, и много их, и всем некуда себя сунуть. В революцию? Вот прошумела она, усмехнулась, да — и нет ее. Ты скажешь — будет! Не спорю. По всем видимостям — будет. Но мужичок очень напугал. Организаторов революции частью истребили, частью — припрятали в каторгу, а многие — сами спрятались.
Вход в переулок, куда вчера не пустили Самгина, был загроможден телегой без колес, ящиками, матрацем, газетным киоском и полотнищем ворот. Перед этим сооружением на бочке из-под цемента сидел рыжебородый
человек, с папиросой в зубах; между колен
у него торчало ружье, и одет он был так, точно собрался на охоту. За баррикадой
возились трое
людей: один прикреплял проволокой к телеге толстую доску, двое таскали со двора кирпичи. Все это вызвало
у Самгина впечатление озорной обывательской забавы.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и
возился там «с
людьми Соединенных Штатов». Мы узнали, что эти «
люди» ведут переговоры мирно; что их точно так же провожают в прогулках лодки и не пускают на берег и т. п. Еще узнали, что
у них один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться на рейде;
люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были, а только в его заливе, который мелководен, и на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
Дичи
у него в поместье
водится много, дом построен по плану французского архитектора,
люди одеты по-английски, обеды задает он отличные, принимает гостей ласково, а все-таки неохотно к нему едешь.
И добрые знакомые такого
человека (все такие же
люди, как он: с другими не
водится у него доброго знакомства) тоже так думают про него, что, дескать, он хороший
человек, но на колена перед ним и не воображают становиться, а думают себе: и мы такие же, как он.
У ябедника Антония был брат Фортунат. Образ жизни он вел загадочный, часто куда-то отлучался и пропадал надолго с гарнолужского горизонта.
Водился он с цыганами, греками и вообще сомнительными
людьми «по лошадиной части». Порой к гарнолужскому табуну нивесть откуда присоединялись дорогие статные лошади, которые также таинственно исчезали. Многие качали при этом головами, но… пан Фортунат был
человек обходительный и любезный со всеми…
Ну что, какой твой нужда?» Тут, как
водится, с природною русскому
человеку ловкостию и плутовством, покупщик начнет уверять башкирца, что нужды
у него никакой нет, а наслышался он, что башкирцы больно добрые
люди, а потому и приехал в Уфимское Наместничество и захотел с ними дружбу завести и проч. и проч.; потом речь дойдет нечаянно до необъятного количества башкирских земель, до неблагонадежности припущенников, [Припущенниками называются те, которые за известную ежегодную или единовременную плату, по заключенному договору на известное число лет, живут на башкирских землях.
Крискента помолебствовать, как это
водится у добрых
людей, чтобы все было честь честью; как раз случился Порфир Порфирыч в Белоглинском заводе; одним словом, закладка дома совершилась при самой торжественной обстановке, в присутствии Порфира Порфирыча, Шабалина, Плинтусова, Липачка и других.
— Собака, Порфирий Леонидович,
водится в северных странах,
у самоедов, где они поедают друг друга среди долины ровной, на гладкой высоте, причем торопливо не свивают долговечного гнезда… Собака считается лучшим другом
человека… Я кончил, Порфирий Леонидович.
«Вот скучали, хлопот не было, — думал рыбак, — вот теперь и
возись поди! Что станешь с ним делать, коли он так-то
у меня проваляется зиму? И диковинное это дело, право, какой
человек такой: маленько дождем помочило — невесть что сделалось, весь распался, весь разнедужился… Эх! Я и прежде говорил: пустой
человек — право, пустой
человек!»
Несколько фигур
возилось у корзины с пивом и провизией; высокий
человек с полуседою бородой подбрасывал в костер сучья, окутанный тяжелым, беловатым дымом.
— Он тут все кутил… Безобразничал — ужасно! Вдруг как-то началось
у него… Сначала избил в клубе зятя вице-губернатора. Папаша
возился,
возился, чтоб загасить скандал. Хорошо еще, что избитый оказался
человеком дурной репутации… Однако с лишком две тысячи стоило это отцу… А пока отец хлопотал по поводу одного скандала, Фома чуть не утопил целую компанию на Волге.
Из леса пахло сыростью, веяло тишиной,
у опушки его шумно
возились темные фигуры
людей.
Или, быть может, она пришла с ветру, затем, что
у прочих так
водится, так чтобы и нам не стыдно было в
людях глаза показать?
В такую лачугу, коли зашел наш брат, именитый
человек, — так он там как дома; а то ему и ходить незачем; а хозяин-то, как слуга: «что угодно; да как прикажете?» Вот как от начала мира заведено, вот как
водится у всех на свете добрых
людей!
— Так её на
люди выносить надо? Пойми: ты на дело наше тень бросаешь! Какое там
у тебя жертвоприношение? Что ты — персиянин? С мальчиками
возишься? Какой мальчик?
Таинственное поручение страшно обрадовало меня, и я полетел в Адмиралтейскую слободу с быстротой стрижа. Там, в темной мастерской медника, я увидал молодого кудрявого
человека с необыкновенно синими глазами; он лудил кастрюлю, но — был не похож на рабочего. А в углу,
у тисков,
возился, притирая кран, маленький старичок с ремешком на белых волосах.
Руки
у него тряслись, были красны, пухлы и в крови. Он вынул платок, вытер руки и пошел прочь от составлявших ружья в козлы и тяжело молчавших солдат. Несколько
человек, глухо переговариваясь,
возились около избитого и поднимали его. Венцель шел нервной, измученной походкой; он был бледен, глаза его блистали; по игравшим мускулам видно было, как он стискивал зубы. Он прошел мимо нас и, встретив мой упорный взгляд, неестественно насмешливо улыбнулся одними тонкими губами и, прошептав что-то, пошел дальше.
Но
у этого кроткого, забитого
человека водилось одно редкое и симпатичное пристрастие — любовь к истории Петра Великого.
К больным можно было безопасно входить только тем,
у кого есть оленьи слезы или безоар — камень; но ни слез оленьих, ни камня безоара
у Ивана Ивановича не было, а в аптеках на Волховской улице камень хотя, может быть, и
водился, но аптекаря были — один из поляков, а другой немец, к русским
людям надлежащей жалости не имели и безоар-камень для себя берегли.
«Да нехорошо, — говорит, — с ними
возиться. Ведь ей делать нечего — вот ее забота. Ее отец, бывало, для собственной потехи все лечил собственных
людей, а эта от нечего делать для своей потехи всех ко спасению зовет. Только жаль — собственных
людей у них теперь нет, все искать надо, чтобы одной перед другой похвастать: какая кого на свою веру поймала. Всякая дрянь нынче из этою глупостью потехою пользуется: „я, дескать, уверовал — дайте поесть“, а вы студент, — вам это стыдно».
Руки
у ней были невелики, но не очень красивы:
у людей с талантами таких рук не бывает… и действительно, за Верой Николаевной никаких особенных талантов не
водилось.
«Эх, достать бы мне это ветлужское золото! — думает он. — Другим бы тогда
человеком я стал!.. Во всем довольство, обилье, ото всех почет и сам себе господин, никого не боюсь!.. Иль другую бы девицу либо вдовушку подцепить вовремя, чтоб
у ней денежки
водились свои, не родительские… Тогда… Ну, тогда прости, прощай, Настасья Патаповна, — не поминай нас лихом…»
Диву дался Патап Максимыч. Сколько лет на свете живет, книги тоже читает, с хорошими
людьми водится, а досель не слыхал, не ведал про такую штуку… Думалось ему, что паломник из-за моря вывез свою матку, а тут закоптелый лесник, последний, может быть,
человек,
у себя в зимнице такую же вещь держит.
— Ты послушай, молодец, — сказала Фленушка, всходя с ним по лестнице в верхнее жилье дома. — Так
у добрых
людей разве
водится?
У нас в лесах не
водится, чтоб добрых
людей оставлять без благодарности.
— Я решил, чтобы как покойник Савельич был
у нас, таким был бы и Алексей, — продолжал Патап Максимыч. — Будет в семье как свой
человек, и обедать с нами и все… Без того по нашим делам невозможно… Слушаться не станут работники, бояться не будут, коль приказчика к себе не приблизишь. Это они чувствуют… Матренушка! — крикнул он, маленько подумав, работницу, что
возилась около посуды в большой горенке.
Как Никитишна ни спорила, сколько ни говорила, что не следует готовить к чаю этого стола, что
у хороших
людей так не
водится, Патап Максимыч настоял на своем, убеждая куму-повариху тем, что «ведь не губернатор в гости к нему едет, будут
люди свои, старозаветные, такие, что перед чайком от настоечки никогда не прочь».
Человек был домовитый, залежна копейка
у него
водилась, хоть и не гораздо большая.
У добрых
людей так не
водится.
— Насчет раскаянии мнения различны; но я не нахожу никакой пользы в том, чтобы порочный
человек, сознав свои дурные дела, сидел бы и все смотрел на свой живот, как это делают какие-то чудаки в Индии.
У очень многих
людей в их прошедшем есть порядочное болото, но что же пользы
возиться в этом болоте? Лучше поскорее встать да отряхнуться и идти доброй дорогой.
Обыкновенно никакой прислуги в коммуне не
водилось, потому что, сколько ни нанимали ее, ни один
человек более трех-четырех дней решительно был не в состоянии
у них выжить. Поживет, поглядит да и объявит: «Нет уж, мол, пожалуйте мне мой пашпорт».
— Э, да ведь вы, голубчик, мы знаем вас! Вы
человек денежный! В некотором роде собственник! — подмигивал Полояров; —
у вас деньга
водится!.. Одолжите, если не можете пяти, хоть зеленую… Ей-Богу, честное слово, отдам, как только получу.
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых
людей в ней довольно, всякого званья народу
у Макарья не перечтешь. Все едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А за нашим хозяином нехорошая привычка
водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую
у Макарья бывают такие дела. Редкая ярманка без того проходит.
— Куда уж нам! — сказал казначей. — Пошлет Господь и простенького медку, и за то благодарни суще славим великие и богатые его милости. Где уж нам с резедами
возиться!.. Ведь
у нас нет крепостных, а штатные служители только одна слава — либо калека, либо от старости ног не волочит. Да и много ль их? Всего-то шесть
человек. Да и из них, которы помоложе, на архиерейский хутор взяты.
Карета была заложена; но ямщик мешкал. Он зашел в ямскую избу. В избе было жарко, душно, темно и тяжело, пахло жильем, печеным хлебом, капустой и овчиной. Несколько
человек ямщиков было в горнице, кухарка
возилась у печи, на печи в овчинах лежал больной.
— Не стой
у окна…
Людям видно, как ты ревешь… Другой раз чтоб этого не было. От объятий до беды дойдешь… Влопаешься. Нешто мне приятно рога носить? А наставишь, коли
возиться с ними, с хамами, будешь… Ну, полно… В другой раз ты… не того… Я ведь… Лиза… Оставь…
Да сказать ли уж всю правду? Это самое утро
у Домбровича… я еще никогда не была так молода. Наши tête-à-tête с Николаем были, уж конечно, ниже сортом. Мы
возились, как ребятишки, или целовались до отвращения; а тут я чувствовала в себе
человека. Во мне пробудились и ум, и красноречие, и вкус — все, что составляет прелесть женщины.
Отчего грехом воняет, — рассказал после дядька. Богатая эта шуба была подарена Трехвостову купцом, чтобы он показал, что
у него потонула барка с казенным провиантом, а провиант был заранее продан в соседние прибрежные деревни. Понятые, как
водится, получили ведерка два вина, и прочее, и прочее. «Грех великий! — говорит Ларивон, — не скоро отмолить его этому богопротивному
человеку».
Обед был немножко натянут, потому что Мари, сама очень нервная женщина, была озабочена расстройством желудка Гоги, — так (как и
водится у порядочных
людей) назывался меньшой мальчик Николай, — и еще оттого, что, как только начинался политический разговор между гостем и Николаем Семенычем, отчаянный студент, желая показать, что он ни перед кем не стесняется высказывать свои убеждения, врывался в разговор, и гость замолкал, Николай же Семеныч утишал революционера.
Шатаясь без занятий из города в город «Золотой Украины», он попался интролигатору в ту горячую пору, когда этот последний вел отчаянную борьбу за взятого
у него ребенка, и наем состоялся; но состоялся неспроста, как это
водилось у всех крещеных
людей, а с хитрым подвохом и заднею мыслию, которую кравец, разумеется, тщательно скрывал до тех пор, пока ему настало время действовать.