Неточные совпадения
Тут
Море, на себя взяв Амфитриды
вид,
Пловцу, явяся, говорит:
«На что винишь меня напрасно!
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный
вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое
море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Дорога, первые 12 миль, идет по берегу, то у подошвы утесов, то песками, или по ребрам скал, все по шоссе; дорога невеселая, хотя
море постоянно в
виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и с
моря, такой величественный
вид на
море, на леса, на пропасти, на дальний горизонт неба, на качающиеся вдали суда, что мы, в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им вина, в благодарность за счастливую идею завести нас сюда.
Утро чудесное,
море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все в
виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с
морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в
виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни на
море.
Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби.
Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в воде! В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает в прозрачные воды.
Вот стоишь при входе на второй рейд, у горы Паппенберг, и видишь
море, но зато видишь только профиль мыса, заграждающего
вид на Нагасаки, видишь и узенькую бухту Кибач, всю.
Простоять в
виду берега, не имея возможности съехать на него, гораздо скучнее, нежели пробыть месяц в
море, не видя берегов.
С утра погода была удивительно тихая. Весь день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным; в таком
виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил, что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма.
Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось в сон.
Море имело необыкновенный
вид, на расстоянии двух или трех километров от берега оно было грязно-желтого цвета, и по всему этому пространству плавало множество буреломного леса.
В то время постоянного пароходного сообщения по побережью Японского
моря не существовало. Переселенческое управление первый раз, в
виде опыта, зафрахтовало пароход «Эльдорадо», который ходил только до залива Джигит. Определенных рейсов еще не было, и сама администрация не знала, когда вернется пароход и когда он снова отправится в плавание.
Отсюда, сверху, открывался великолепный
вид во все стороны. На северо-западе виднелся низкий и болотистый перевал с реки Нахтоху на Бикин. В другую сторону, насколько хватал глаз, тянулись какие-то другие горы. Словно гигантские волны с белыми гребнями, они шли куда-то на север и пропадали в туманной мгле. На северо-востоке виднелась Нахтоху, а вдали на юге — синее
море.
Ну из чего он бегает, помилуйте, то и дело на часы смотрит, улыбается, потеет, важный
вид принимает, нас с голоду
морит?
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится. Воздух вблизи как-то особенно прозрачен, словно стеклянный; вдали ложится мягкий пар, теплый на
вид; вместе с росой падает алый блеск на поляны, еще недавно облитые потоками жидкого золота; от деревьев, от кустов, от высоких стогов сена побежали длинные тени… Солнце село; звезда зажглась и дрожит в огнистом
море заката…
Вид в долину Сицы со стороны
моря очень красив. Высокие горы с острыми и причудливыми вершинами кажутся величественными. Я несколько раз видел их впоследствии, и всегда они производили на меня впечатление какой-то особенной дикой красоты.
Судя по малочисленности как особей, так и
видов, видно, что по берегу
моря не бывает большого перелета.
Поднявшись на перевал (240 м), я увидел довольно интересную картину. Слева от нас высилась высокая гора Хунтами [Хун-та-ми — гора в
виде большой буддийской пагоды.], имеющая
вид усеченного конуса. Она входит в хребет, отделяющий бассейн реки Санхобе от реки Иодзыхе. Со стороны
моря Хунтами кажется двугорбой. Вероятно, вследствие этого на морских картах она и названа Верблюдом.
Отсюда открывается великолепный
вид на восток — к
морю, и на запад — вверх по долине.
Китаец говорил, что если мы будем идти целый день, то к вечеру дойдем до земледельческих фанз. Действительно, в сумерки мы дошли до устья Эрлдагоу (вторая большая падь). Это чрезвычайно порожистая и быстрая река. Она течет с юго-запада к северо-востоку и на пути своем прорезает мощные порфировые пласты. Некоторые из порогов ее имеют
вид настоящих водопадов. Окрестные горы слагаются из роговика и кварцита. Отсюда до
моря около 78 км.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный
вид имело теперь пресное
море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам
вид свободной водяной стихии доставлял большое удовольствие. Я сел на песок и стал глядеть в воду. Что-то особенно привлекательное есть в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.
Пойманный заяц был маленький, серо-бурого цвета. Такую окраску он сохраняет все время — и летом и зимой. Областью распространения этого зайца в Приамурье является долина реки Уссури с притоками и побережье
моря до мыса Белкина. Кроме этого зайца, в Уссурийском крае водится еще заяц-беляк и черный заяц —
вид, до сих пор еще не описанный. Он совершенно черного цвета и встречается редко. Быть может, это просто отклонение зайца-беляка. Ведь есть же черно-бурые лисицы, черные волки, даже черные зайцы-русаки.
Отец мой показывал
вид совершенного невнимания, слушая его: делал серьезную мину, когда тот был уверен, что
морит со смеху, и переспрашивал, как будто не слыхал, в чем дело, если тот рассказывал что-нибудь поразительное.
Бледные, изнуренные, с испуганным
видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого
моря, шли в могилу.
Чуден и
вид их: не задорное ли
море выбежало в бурю из широких берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались недвижимы в воздухе?
Море на
вид холодное, мутное, ревет, и высокие седые волны бьются о песок, как бы желая сказать в отчаянии: «Боже, зачем ты нас создал?» Это уже Великий, или Тихий, океан.
Пост имеет с
моря приличный
вид городка, не сибирского, а какого-то особенного типа, который я не берусь назвать; основан он был почти 40 лет назад, когда по южному берегу там и сям были разбросаны японские дома и сараи, и очень возможно, что это близкое соседство японских построек не обошлось без влияния на его внешность и должно было придать ей особые черты.
С одной стороны широкий
вид на пост и его окрестности, с другой —
море, спокойное, сияющее от солнца.
Живут они в Северном Сахалине, по западному и восточному побережью и по рекам, главным образом по Тыми; [Гиляки в
виде немногочисленного племени живут по обоим берегам Амура, в нижнем его течении, начиная, примерно, с Софийска, затем по Лиману, по смежному с ним побережью Охотского
моря и в северной части Сахалина; в продолжение всего того времени, за которое имеются исторические сведения об этом народе, то есть за 200 лет, никаких сколько-нибудь значительных изменений в положении их границ не произошло.
5 июля 1890 г. я прибыл на пароходе в г. Николаевск, один из самых восточных пунктов нашего отечества. Амур здесь очень широк, до
моря осталось только 27 верст; место величественное и красивое, но воспоминания о прошлом этого края, рассказы спутников о лютой зиме и о не менее лютых местных нравах, близость каторги и самый
вид заброшенного, вымирающего города совершенно отнимают охоту любоваться пейзажем.
Так бы оно могло быть, но холодные течения Охотского
моря и льдины, которые плавают у восточного берега даже в июне, свидетельствуют с неумолимою ясностью, что когда природа создавала Сахалин, то при этом она меньше всего имела в
виду человека и его пользу.
Казацкому сотнику Черному, приводившему курильских айно в русское подданство, вздумалось наказать некоторых розгами: «При одном
виде приготовлений к наказанию айно пришли в ужас, а когда двум женщинам стали вязать руки назад, чтобы удобнее расправиться с ними, некоторые из айно убежали на неприступный утес, а один айно с 20 женщинами и детьми ушел на байдаре в
море…
Это большой, в несколько сажен сруб, выдающийся в
море в
виде буквы Т; толстые лиственные сваи, крепко вбитые в дно морское, образуют ящики, которые доверху наполнены камнями; настилка из досок, по ней вдоль всей пристани проложены рельсы для вагонеток.
В слоях находил иногда остатки животных, в
морях живущих, находил остатки растений и заключать мог, что слоистое расположение земли начало свое имеет в наплавном положении вод и что воды, переселяяся из одного края земного шара к другому, давали земле тот
вид, какой она в недрах своих представляет.
В
виде темной скатерти они неподвижно повисли над
морем; на запад, в глубь материка, серо-свинцовое небо простиралось насколько хватал глаз.
Местами над
морем нависли большие плоские глыбы, которые каким-то чудом держались на весу, некоторые из них имели
вид полок гигантской этажерки, подпираемых снизу громадными кронштейнами.
Рано утром один из стрелков ходил на охоту за нерпами. Возвратясь, он сообщил, что бурей ночью мертвую касатку снова унесло в
море. Я не придал его словам никакого значения, но орочи нашли это вполне естественным: Тэму вернулся, принял свой обычный
вид и ушел в свою родную стихию.
Полуденным солнцем палима,
Я к
морю летела, — и был предо мной
Вид южного берега Крыма!
Среди
моря гула слух поражают фразы, скорее, имеющие
вид междометий, нежели фраз.
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно было бы существовать, если б не имелось в
виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть на все эти ужасы глазами пьяного человека, который готов и
море переплыть, и с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из этого может произойти.
Все это я и прежде очень хорошо знал. Я знал и то, что"дураков учить надо", и то, что"с суконным рылом"в калашный ряд соваться не следует, и то, что"на то в
море щука, чтобы карась не дремал". Словом сказать, все изречения, в которых, как в неприступной крепости, заключалась наша столповая, безапелляционная мудрость. Мало того, что я знал:при одном
виде избранников этой мудрости я всегда чувствовал инстинктивную оторопь.
Змеиный
вид, жестокий; простор — краю нет; травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное
море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет…
Город и берег давно уже скрылись из
виду. Глаз свободно, не встречая препятствий, охватывал кругообразную черту, замыкавшую небо и
море. Вдали бежали неровными грядами белые барашки, а внизу, около парохода, вода раскачивалась взад и вперед длинными скользящими ямами и, взмывая наверх, заворачивалась белыми пенными раковинами.
— Да здесь человек, как иголка в траве, или капля воды, упавшая в
море…» Пароход шел уже часа два в
виду земли, в
виду построек и пристаней, а город все развертывал над заливом новые ряды улиц, домов и огней…
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном
виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал в погреба или овинные ямы и
морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Разорванные в нескольких местах порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться, меняя с каждою секундой свой цвет, величину и очертание: то падали они друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали
вид исполинских темно-синих чудовищ, плавающих по разъяренному
морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки других облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный страшного движения…
— Теперь позвольте мне вам рассчитать, — начал он с знаменательным
видом. — В год, значит, вы выпиваете около тысячи бутылок; разделите это число бутылок на ведра, и мы получим семьдесят ведер; это — целое
море!
Усталый витязь, уснувший непробудным сном на коленях красавицы, которую он должен был защитить от выходившего из
моря чудовища, пробудился от одной слезы, павшей на его лицо из глаз девушки при
виде вышедшего змея.
Ясно, что первая мысль о флоте мелькнула у Петра только при
виде иностранных кораблей в Белом
море, то есть в сентябре 1693 года.
Г-н Устрялов полагает, что «главною виною нерешительности Петра в этом случае было намерение его прежде всего изучить военное искусство во всех
видах его, чтобы тем надежнее вступить с врагами в борьбу на
море и на суше» (том II, стр. 190).