Неточные совпадения
Словом сказать,
в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился.
Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни
путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Везде, где бы ни было
в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на
пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему
видеть дотоле, которое хоть раз пробудит
в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне
в том сознаться,
вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и
в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне
в новый
путьОт жизни прошлой отдохнуть.
Он
видит: Терек своенравный
Крутые роет берега;
Пред ним парит орел державный,
Стоит олень, склонив рога;
Верблюд лежит
в тени утеса,
В лугах несется конь черкеса,
И вкруг кочующих шатров
Пасутся овцы калмыков,
Вдали — кавказские громады:
К ним
путь открыт. Пробилась брань
За их естественную грань,
Чрез их опасные преграды;
Брега Арагвы и Куры
Узрели русские шатры.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый
в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему
пути… Вдруг
увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть часа въехали мы
в Белогорскую крепость.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на
путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким
видел его
в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
—
Путь к истинной вере лежит через пустыню неверия, — слышал он. — Вера, как удобная привычка, несравнимо вреднее сомнения. Допустимо, что вера,
в наиболее ярких ее выражениях, чувство ненормальное, может быть, даже психическая болезнь: мы
видим верующих истериками, фанатиками, как Савонарола или протопоп Аввакум,
в лучшем случае — это слабоумные, как, например, Франциск Ассизский.
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного
видел, — поезд остановился, я спрыгнул на
путь, а он идет,
в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац
в фонарь! Ну, тут я упал…
Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они
видели, что уж все начали выходить
в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как только
путем ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состаревшимся
в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
Как она ясно
видит жизнь! Как читает
в этой мудреной книге свой
путь и инстинктом угадывает и его дорогу! Обе жизни, как две реки, должны слиться: он ее руководитель, вождь!
Одна Вера ничего этого не знала, не подозревала и продолжала
видеть в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись
в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным
путем.
Он
видит, как туча народа, точно саранча, движется, располагается на бивуаках, зажигает костры;
видит мужчин
в звериных шкурах, с дубинами, оборванных матерей, голодных детей;
видит, как они режут, истребляют все на
пути, как гибнут отсталые.
Видим:
в одном месте из травы валит, как из миски с супом, густой пар и стелется по долине, обозначая
путь ключа.
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли
в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком проводить нас с версту. На одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы больше его не
увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно было сине, ярко сверкало на солнце серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия!
в последний раз…»
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы
видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему
пути.
В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного человека: прекрасная новая мебель, крашеные полы, круглый стол, на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом цветов.
В пути от острога к вокзалу упало и умерло от удара, кроме тех двух человек, которых
видел Нехлюдов, еще три человека: один был свезен, так же как первые два,
в ближайшую часть, и два упали уже здесь, на вокзале.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…»
В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада
видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на
пути к известности, не
в пример другим уездным городам.
Всякий слишком героический
путь личности русское православное сознание признает гордыней, и идеологи русского православия готовы
видеть в этом
пути уклон к человекобожеству и демонизму.
Русский народ и истинно русский человек живут святостью не
в том смысле, что
видят в святости свой
путь или считают святость для себя
в какой-либо мере достижимой или обязательной.
И очень наивна та философия истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому
пути мировой империалистической борьбы, которая хочет
видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
На обратном
пути я спросил Дерсу, почему он не стрелял
в диких свиней. Гольд ответил, что не
видел их, а только слышал шум
в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и потом вдруг снял шапку и стал бить себя кулаком по голове. Я засмеялся и сказал, что он лучше
видит носом, чем глазами. Тогда я не знал, что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
Путь А.И. Мерзлякова начинался от фанзы удэгейца Сиу Ху и шел прямо на восток, пересекая несколько маленьких перевальчиков. Перейдя речку Хуля, он повернул к северо-востоку, затем пересек еще одну реку — Шооми (
в верховьях) — и через 3 суток вышел на реку Кулумбе. Здесь, около скалы Мафа, он где-то
видел выходы каменного угля на поверхность. После перевала по другой безымянной горной речке он пришел на реку Найну, прямо к корейским фанзам.
Гольд стал говорить о том, что тигру дано
в тайге много корма и запрещено нападать на человека. Этот тигр следил кабанов, но по
пути увидел людей, напал на наш бивак и украл собаку.
Часов
в девять вечера прошел короткий, но сильный дождь, после которого туман сразу исчез и мы
увидели красивое звездное небо. И это небо, по которому широкой полосой протянулся Млечный
Путь, и темный океан,
в котором разом отражались все светила небесные, одинаково казались беспредельно глубокими.
Он поднял ружье и стал целиться, но
в это время тигр перестал реветь и шагом пошел на увал
в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого.
В тот момент, когда тигр был уже на вершине увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился
в заросли. После этого Дерсу продолжал свой
путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же дорогой. Проходя около увала, он
увидел на дереве трех ворон, из которых одна чистила нос о ветку.
Если это не удастся, она берет кабаргу измором, для чего преследует ее до тех пор, пока та от усталости не упадет; при этом, если на
пути она
увидит другую кабаргу, то не бросается за нею, а будет продолжать преследование первой, хотя бы эта последняя и не находилась у нее
в поле зрения.
Снимание шкуры с убитого животного отняло у нас более часа. Когда мы тронулись
в обратный
путь, были уже глубокие сумерки. Мы шли долго и наконец
увидели огни бивака. Скоро между деревьями можно было различить силуэты людей. Они двигались и часто заслоняли собой огонь. На биваке собаки встретили нас дружным лаем. Стрелки окружили пантеру, рассматривали ее и вслух высказывали свои суждения. Разговоры затянулись до самой ночи.
С первого же взгляда я
увидел, что он снарядился
в далекий
путь. Котомка его была плотно уложена, пояс затянут, унты хорошо надеты.
За весь день мы не
видели: ни одного животного, хотя козьих и оленьих следов попадалось много.
В пути я не упускал случая делать заметки по орнитологии.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли
в путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда осталась на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади
в 300 шагах от него. Наш
путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было
видеть с перевала, текла на запад.
Сначала
путь наш лежал на юг по небольшой тропинке, проложенной по самому верхнему и правому притоку Синанцы, длиной
в 2–3 км. Горы
в этих местах состоят из порфиров, известняков и оруденелых фельзитов. Во многих местах я
видел прожилки серебросвинцовой руды, цинковой обманки и медного колчедана.
Дня за два до моего отхода Чжан Бао пришел ко мне проститься. Неотложные дела требовали его личного присутствия на реке Такеме. Он распорядился назначить 2 китайцев, которые должны были проводить меня до Сихотэ-Алиня, возвратиться обратно другой дорогой и сообщить ему о том, что они
в пути увидят.
Кирила Петрович оделся и выехал на охоту с обыкновенной своею пышностию, — но охота не удалась. Во весь день
видели одного только зайца, и того протравили. Обед
в поле под палаткою также не удался, или по крайней мере был не по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном
пути со всею своей охотою нарочно поехал полями Дубровского.
Когда улеглась радость свиданий и миновались пиры, когда главное было пересказано и приходилось продолжать
путь, мы
увидели, что той беззаботной, светлой жизни, которую мы искали по воспоминаниям, нет больше
в нашем круге и особенно
в доме Огарева.
Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго еще можно было бы
видеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «Больно поколотил проклятый кузнец!» — и снова отправлялся
в путь.
Вспоминая пройденный философский
путь, я ясно
вижу в своей жизни ритмичность: периоды творческого подъема, горения и периоды ослабления творческого подъема, охлаждения.
Когда мой духовный
путь привел меня
в близкое соприкосновение с миром православным, то я ощутил ту же тоску, которую ощущал
в мире аристократическом и
в мире революционном,
увидел то же посягательство на свободу, ту же вражду к независимости личности и к творчеству.
Значение своей экзистенциальной мысли я
вижу именно
в этом предчувствии,
в этом сознании двух
путей, лежащих перед человеком, —
пути объективации, экстериоризации, заковывания
в призрачном могуществе и массивности и
пути трансцендирования к преображенному и освобожденному миру, Божьему миру.
Бедный словесник, задержанный неожиданно
в своем задумчивом шествии, остановился, постоял, попробовал двинуться дальше, но
видя, что препятствие не уступает, спокойно размотал башлык с шеи, оставив его на заборе, и с облегчением продолжая
путь.
В тихой ночи красные цветы его цвели бездымно; лишь очень высоко над ними колебалось темноватое облако, не мешая
видеть серебряный поток Млечного
Пути.
Западники целиком приняли реформу Петра и будущее России
видели в том, чтобы она шла западным
путем.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По
пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы
увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Журавль не может подняться с места вдруг. Ему нужно сажени две-три, чтоб разбежаться.
В доказательство этому я
видел своими глазами весьма странный случай: охотник, возвращавшийся домой с двумя борзыми собаками, случайно съехался со мной, и мы, продолжая
путь вместе,
увидели двух журавлей, ходивших по скошенному лугу очень близко от большого стога сена.
Проявления этой дикости нередко возмущали Райнера, но зато они никогда не приводили его
в отчаяние, как английские мокассары, рассуждения немцев о национальном превосходстве или французских буржуа о слабости существующих полицейских законов. Словом, эти натуры более отвечали пламенным симпатиям энтузиаста, и, как мы
увидим, он долго всеми неправдами старался отыскивать
в их широком размахе силу для водворения
в жизни тем или иным
путем новых социальных положений.
— Вот — сказал он, протягивая руки то по направлению к гостям, то к Любке, — вот, товарищи, познакомьтесь. Вы, Люба,
увидите в них настоящих друзей, которые помогут вам на вашем светлом
пути, а вы, — товарищи Лиза, Надя, Саша и Рахиль, — вы отнеситесь как старшие сестры к человеку, который только что выбился из того ужасного мрака,
в который ставит современную женщину социальный строй.
Девушки тронулись
в путь. Но вдруг откуда-то сбоку, из-за памятников, отделился рослый, крепкий студент. Он догнал Любку и тихо притронулся к ее рукаву. Она обернулась и
увидела Соловьева. Лицо ее мгновенно побледнело, глаза расширились и губы задрожали.
Сражение младшего Кира с братом своим Артарксерксом, его смерть
в этой битве, возвращение десяти тысяч греков под враждебным наблюдением многочисленного персидского воинства, греческая фаланга, дорийские пляски, беспрестанные битвы с варварами и, наконец, море —
путь возвращения
в Грецию, — которое с таким восторгом
увидело храброе воинство, восклицая: «Фалатта! фалатта!» — все это так сжилось со мною, что я и теперь помню все с совершенной ясностью.
На другой день поутру, напившись чаю, мы пустились
в путь, и часа через два я
увидел с горы уже милое мне Багрово.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро
увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему
путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
— Зовите, как хочется! — задумчиво сказала мать. — Как хочется, так и зовите. Я вот все смотрю на вас, слушаю, думаю. Приятно мне
видеть, что вы знаете
пути к сердцу человеческому. Все
в человеке перед вами открывается без робости, без опасений, — сама собой распахивается душа встречу вам. И думаю я про всех вас — одолеют они злое
в жизни, непременно одолеют!