Неточные совпадения
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный: все обсмотрел.
Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он и
в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Ну, братцы!
видит Бог,
Разделаюсь
в ту пятницу!
Всю ночку я продумала…
«Оставь, — я парню молвила, —
Я
в подневолье с волюшки,
Бог видит, не пойду...
Стародум(c нежнейшею горячностию). И мое восхищается,
видя твою чувствительность. От тебя зависит твое счастье.
Бог дал тебе все приятности твоего пола.
Вижу в тебе сердце честного человека. Ты, мой сердечный друг, ты соединяешь
в себе обоих полов совершенства. Ласкаюсь, что горячность моя меня не обманывает, что добродетель…
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо
в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь
видеть", — и был таков.
— Состояние у меня, благодарение
богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы
в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя
в атаках не вижу-с!
Упоминалось о том, что
Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене, будет два
в плоть едину» и что «тайна сия велика есть»; просили, чтобы
Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они
видели сыны сынов своих.
«Ну, всё кончено, и слава
Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась
в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу
в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась
в полусвете спального вагона. «Слава
Богу, завтра
увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Но
в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она
увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава
Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни
в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Наконец — уж
Бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел
в стеклянную дверь, что за колонной, — наконец, говорю я,
видим мы, сходит кто-то с балкона…
— Попробую, приложу старанья, сколько хватит сил, — сказал Хлобуев. И
в голосе его было заметно ободренье, спина распрямилась, и голова приподнялась, как у человека, которому светит надежда. —
Вижу, что вас
Бог наградил разуменьем, и вы знаете иное лучше нас, близоруких людей.
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал!
В первый раз, как только
увидел вас вместе на бале, ну уж, думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего
в ней не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
Старуха задумалась. Она
видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее этот покупщик; приехал же
бог знает откуда, да еще и
в ночное время.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и
в то же время
увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась
в дамки; откуда она взялась, это один только
Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это другое.
В первом случае я
вижу, что я все-таки делаю. Говорю вам, что я готов пойти
в монастырь и самые тяжкие, какие на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен, что не мое дело рассуждать, что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и знаю, что
Богу повинуюсь.
С каким-то неопределенным чувством глядел он на домы, стены, забор и улицы, которые также с своей стороны, как будто подскакивая, медленно уходили назад и которые,
бог знает, судила ли ему участь
увидеть еще когда-либо
в продолжение своей жизни.
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь
в ту сторону,
видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет
в грусть, и,
бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
— А пан разве не знает, что
Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас
увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить
в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
— Нечего и говорить, что вы храбрая девушка. Ей-богу, я думал, что вы попросите господина Разумихина сопровождать вас сюда. Но его ни с вами, ни кругом вас не было, я таки смотрел: это отважно, хотели, значит, пощадить Родиона Романыча. Впрочем,
в вас все божественно… Что же касается до вашего брата, то что я вам скажу? Вы сейчас его
видели сами. Каков?
— Нет, вы, я
вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим
богом устроена, что только комические мысли
в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» — спросил я его. «
Бог знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего не
вижу. Если же…» Тут он задумался и
в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь
видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг
в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях!
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да что? открыть ли душу?
Я
в Софье Павловне не
вижу ничего
Завидного. Дай
бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
— Э! да ты, я
вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай
бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты,
в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!
— Ты, брат, глуп еще, я
вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не
богам же,
в самом деле, горшки обжигать!..
— Знаешь, — слышал Клим, — я уже давно не верю
в бога, но каждый раз, когда чувствую что-нибудь оскорбительное,
вижу злое, — вспоминаю о нем. Странно? Право, не знаю: что со мной будет?
«Дань
богу?» — мысленно перевел Клим, — лицо матери он
видел в профиль, и ему показалось, что ухо ее дрожит.
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто
в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще — черти не нашего
бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое слово! Пора. Они — скажут,
увидишь!
— Ино-ска-за-тель-но.
Бог — это народ, Авраам — вождь народа; сына своего он отдает
в жертву не
богу, а народу.
Видишь, как просто?
Он посмотрел, стоя на коленях, а потом, встретив губернаторшу глаз на глаз, сказал, поклонясь ей
в пояс: «Простите, Христа ради, ваше превосходительство, дерзость мою, а красота ваша воистину — божеская, и благодарен я
богу, что
видел эдакое чудо».
— Конечно, смешно, — согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным словом мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне
вижу, что людей, не умеющих управлять жизнью, никому не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный, взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно: на службу,
в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским делам.
— Вот, например, англичане: студенты у них не бунтуют, и вообще они — живут без фантазии, не бредят, потому что у них — спорт. Мы на Западе плохое — хватаем, а хорошего — не
видим. Для народа нужно чаще устраивать религиозные процессии, крестные хода. Папизм — чем крепок? Именно — этими зрелищами, театральностью. Народ постигает религию глазом, через материальное. Поклонение
богу в духе проповедуется тысячу девятьсот лет, но мы
видим, что пользы
в этом мало, только секты расплодились.
— Бессонница! Месяца полтора.
В голове — дробь насыпана, знаете — почти
вижу: шарики катаются, ей-богу! Вы что молчите? Вы — не бойтесь, я — смирный! Все — ясно! Вы — раздражаете, я — усмиряю. «Жизнь для жизни нам дана», — как сказал какой-то Макарий, поэт. Не люблю я поэтов, писателей и всю вашу братию, — не люблю!
— Знаю, чувствую… Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел… Может быть,
в последний раз было еще возможно. Теперь… (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно… Иди и не останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы — это
Бог видит, но не стою твоих хлопот.
Захар не старался изменить не только данного ему
Богом образа, но и своего костюма,
в котором ходил
в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что
в этой полуформенной одежде он
видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ
в церковь или
в гости; а ливрея
в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых.
— Нечего слушать-то, я слушал много, натерпелся от тебя горя-то!
Бог видит, сколько обид перенес… Чай,
в Саксонии-то отец его и хлеба-то не видал, а сюда нос поднимать приехал.
— Ты засыпал бы с каждым днем все глубже — не правда ли? А я? Ты
видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня
в день, ждать Рождества, потом Масленицы, ездить
в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили
Бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру… за что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
— Да вот я кончу только… план… — сказал он. — Да
Бог с ними! — с досадой прибавил потом. — Я их не трогаю, ничего не ищу; я только не
вижу нормальной жизни
в этом. Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала жизни, который указала природа целью человеку…
Нет,
Бог с ним, с морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства
в душе:
в едва заметном колебании водяной массы человек все
видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
Дома отчаялись уже
видеть его, считая погибшим; но при виде его, живого и невредимого, радость родителей была неописанна. Возблагодарили Господа
Бога, потом напоили его мятой, там бузиной, к вечеру еще малиной, и продержали дня три
в постели, а ему бы одно могло быть полезно: опять играть
в снежки…
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол
в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее
видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как
боги!» — прибавлял он насмешливо.
Другие находили это натуральным, даже высоким, sublime, [возвышенным (фр.).] только Райский —
бог знает из чего, бился истребить это
в ней и хотел
видеть другое.
Впрочем, скажу все: я даже до сих пор не умею судить ее; чувства ее действительно мог
видеть один только
Бог, а человек к тому же — такая сложная машина, что ничего не разберешь
в иных случаях, и вдобавок к тому же, если этот человек — женщина.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч
в монастыре ест кутью и кладет поклоны, а
в Бога не верует, и вы под такую минуту попали — вот и все, — сказал я, — и сверх того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз десять прежде того микроскоп
видел, что ж он так с ума сошел
в одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная…
в монастыре выработал.
Мои чувства к нему
видит и судит один только
Бог, и я не допускаю светского суда над собою
в сделанном мною шаге!
— Ты не знаешь, Лиза, я хоть с ним давеча и поссорился, — если уж тебе пересказывали, — но, ей-Богу, я люблю его искренно и желаю ему тут удачи. Мы давеча помирились. Когда мы счастливы, мы так добры…
Видишь,
в нем много прекрасных наклонностей… и гуманность есть… Зачатки по крайней мере… а у такой твердой и умной девушки
в руках, как Версилова, он совсем бы выровнялся и стал бы счастлив. Жаль, что некогда… да проедем вместе немного, я бы тебе сообщил кое-что…
К тому же,
видит Бог, что все это произошло
в высшей степени нечаянно… ну а потом, сколько было
в силах моих, и гуманно; по крайней мере сколько я тогда представлял себе подвиг гуманности.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, — поверьте, я бы всем готов пожертвовать, сна не пожалею, лишь бы только зелени
в супе было побольше, да не могу,
видит Бог, не могу…
Наконец, слава
Богу, вошли почти
в город. Вот подходим к пристани, к доку,
видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед.
В куче судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее французские и английские пароходы. На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.