Неточные совпадения
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался.
Видит и сам, что Аленка всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая
в беседе с ним найти утешение, но тот еще больше обеспокоил, рассказавши
историю об Ахаве и Иезавели.
— Ах, с Бузулуковым была
история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он на большой бал
в новой каске. Ты
видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.
— Опасность
в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать
в военной
истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала
в себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы
видим только самое поверхностное.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает
в ней это мнение о себе. Анна как будто
видела их
историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою мысль.
— Что вам угодно? — произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом умоляющий взгляд. Увы! ее мать была далеко, и возле никого из знакомых ей кавалеров не было; один адъютант, кажется, все это
видел, да спрятался за толпой, чтоб не быть замешану
в историю.
Когда услышал Чичиков, от слова до слова, все дело и
увидел, что из-за одного слова ты произошла такая
история, он оторопел. Несколько минут смотрел пристально
в глаза Тентетникова и заключил: «Да он просто круглый дурак!»
Так хорошо и верно
видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал
в немногих словах соседей помещиков, так
видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал
историю разорившихся бар — и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел передавать малейшие их привычки, что они оба были совершенно обворожены его речами и готовы были признать его за умнейшего человека.
— Вот
видите: мне хочется пройти с Марфенькой практически
историю литературы и искусства. Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, — курс весь будет состоять
в чтении и разговорах… Мы будем читать все, старое и новое, свое и чужое, — передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
Но лишь коснется речь самой жизни, являются на сцену лица, события, заговорят
в истории,
в поэме или романе, греки, римляне, германцы, русские — но живые лица, — у Райского ухо невольно открывается: он весь тут и
видит этих людей, эту жизнь.
— Это ты про Эмс. Слушай, Аркадий, ты внизу позволил себе эту же выходку, указывая на меня пальцем, при матери. Знай же, что именно тут ты наиболее промахнулся. Из
истории с покойной Лидией Ахмаковой ты не знаешь ровно ничего. Не знаешь и того, насколько
в этой
истории сама твоя мать участвовала, да, несмотря на то что ее там со мною не было; и если я когда
видел добрую женщину, то тогда, смотря на мать твою. Но довольно; это все пока еще тайна, а ты — ты говоришь неизвестно что и с чужого голоса.
Потом, вникая
в устройство судна,
в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях,
видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит
в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам,
в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Но довольно Ликейских островов и о Ликейских островах, довольно и для меня и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об
истории — прочтите у Бичи, у Бельчера. Помните условие: я пишу только письма к вам о том, что
вижу сам и что переживаю изо дня
в день.
— Я одновà
видела, как
в волостном мужика драли. Меня к старшине батюшка свекор послал, пришла я, а он, глядь… — начала сторожиха длинную
историю.
— Очень рад вас
видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой
в то время, как Нехлюдов рассказывал
историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это
в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
Бенжамин Констан
видел в этом отличие понимания свободы
в христианский период
истории от понимания ее
в античном греко-римском мире.
Толстой с такой легкостью радикально отверг
историю и все историческое, потому что он не верит
в ее реальность и
видит в ней лишь случайную и хаотическую кучу мусора.
Когда делят
историю на три периода и
в последнем
видят наступление совершенного состояния, то это всегда означает секуляризованный мессианизм.
И очень наивна та философия
истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая хочет
видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
—
В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы
видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта
история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей
истории; но принимая за серьезное их православие, но
видя их церковную нетерпимость
в обе стороны,
в сторону науки и
в сторону раскола, — мы должны были враждебно стать против них.
В конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме
в науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому
в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне
видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой
истории Франции и Англии.
После нашей
истории, шедшей вслед за сунгуровской, и до
истории Петрашевского прошло спокойно пятнадцать лет, именно те пятнадцать, от которых едва начинает оправляться Россия и от которых сломились два поколения: старое, потерявшееся
в буйстве, и молодое, отравленное с детства, которого квёлых представителей мы теперь
видим.
Он воспользовался известностью, приобретенною
историей калифорнской лотереи, и тотчас предложил свои услуги обществу акционеров, составлявшемуся около того времени
в Турине для постройки железных дорог;
видя столь надежного человека, общество поспешило принять его услуги.
…А между тем я тогда едва начинал приходить
в себя, оправляться после ряда страшных событий, несчастий, ошибок.
История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с ужасом
видел, что ни один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей смертью умрет истина.
Она решается не
видеть и удаляется
в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не сделать какой-нибудь
истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
Я
видел социологическое объяснение того, чему придавали священное значение
в истории.
Этот конфликт достиг для меня особенной остроты
в истории с Г. П. Федотовым, которого хотели удалить из Богословского института за статьи
в «Новой России»,
в которых
видели «левый» уклон.
Мне всегда казались мало значительными и не очень важными сами по себе события на поверхности
истории, я
вижу в них лишь знаки иного.
Историю я
вижу в эсхатологической перспективе.
И сама побежала с ним. Любовник
в это время ушел, а сосед всю эту
историю видел и рассказал ее
в селе, а там односельчане привезли
в Москву и дразнили несчастного до старости… Иногда даже плакал старик.
Я только думая, что можно бы изобразить все
в той простоте и правде, как я теперь это
вижу, и что
история мальчика, подобного мне, и людей, его окружающих, могла бы быть интереснее и умнее графа Монте — Кристо.
Он знал
историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им
в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы входили
в них,
видели, как живут люди, чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
Я весь день вертелся около нее
в саду, на дворе, ходил к соседкам, где она часами пила чай, непрерывно рассказывая всякие
истории; я как бы прирос к ней и не помню, чтоб
в эту пору жизни
видел что-либо иное, кроме неугомонной, неустанно доброй старухи.
В истории,
в социальной жизни мы
видим то же самое.
Он
видит противоборство двух начал
в истории: свободы и необходимости, духовности и вещественности.
Он разочаровался
в оптимизме своих теократических и теософических схем,
увидел силу зла
в истории.
Розанов думает, что русскому народу не свойствен пафос величия
истории, и
в этом он
видит преимущество перед народами Запада, помешанными на историческом величии.
Только однажды
в истории мира была дана возможность
увидеть Бога
в человеческом образе, и то было чудом
истории, единственным по своему значению, чудесным фактом искупления и спасения.
В истории мира произошел космический переворот, началось подлинно новое летосчисление, и не могут объяснить этой чудесной роли Иисуса те, которые
видят в Нем только человека, хотя бы и самого необыкновенного.
Христос не совершал чудес
в истории, отверг этот дьявольский соблазн, так как
в свободе человека
видел смысл
истории, так как чудеса были бы насилием и не оставили бы места для достоинства и заслуги любви к Христу.
Христос есть единственная, неповторимая точка соединения божеского и человеческого; только однажды
в истории мира можно было
увидеть Бога во плоти, притронуться к Нему, прикоснуться к Его телу, ощутить Его близость.
Со стороны величайшее чудо
истории не видно, неверующему нельзя доказать, что Христос воскрес, тут нет доказательного насилия, но тот, кто
увидел это чудо, кто поверил
в него, тот знает, что мертвые встанут для вечной жизни.
История потому только и имела смысл, потому только
в ней можно было
увидеть божественный план, что
в истории должен был явиться Мессия — Христос, что мир исторически готовился к Его явлению.
[Я слыхал от охотников и даже читал, что перепела
в клетках очень горячо дерутся за корм: но мне не случилось этого
видеть] обыкновенно
история оканчивалась тем, что слишком удовлетворенная перепелка обращалась
в бегство или улетала, а перепела ее преследовали.
— Вылечился, когда
увидел ваше «вольное козачество» на службе у турецкого деспотизма… Исторический маскарад и шарлатанство!.. Я понял, что
история выкинула уже всю эту ветошь на задворки и что главное не
в этих красивых формах, а
в целях… Тогда-то я и отправился
в Италию. Даже не зная языка этих людей, я был готов умереть за их стремления.
Сегодня расскажу вам
историю гоголь-моголя, которая сохранилась
в летописях Лицея. Шалость приняла сериозный характер и могла иметь пагубное влияние и на Пушкина и на меня, как вы сами
увидите.
Предоставляя решение настоящего вопроса
истории, с благоговением преклоняемся перед роком, судившим нам зреть святую минуту пробуждения,
видеть лучших людей эпохи, оплаканной
в незабвенных стихах Хомякова, и можем только воскликнуть со многими: поистине велик твой Бог, земля русская!
— Мне будет странно говорить вам, Александр Павлович, что я ведь сам опальный. Я без мала почти то же самое часто рассказываю. До студентской
истории я верил
в общественное сочувствие; а с тех пор я
вижу, что все это сочувствие есть одна модная фраза.
Время проходит. Исправно
Учится мальчик всему —
Знает
историю славно
(Лет уже десять ему),
Бойко на карте покажет
И Петербург, и Читу,
Лучше большого расскажет
Многое
в русском быту.
Глупых и злых ненавидит,
Бедным желает добра,
Помнит, что слышит и
видит…
Дед примечает: пора!
Сам же он часто хворает,
Стал ему нужен костыль…
Скоро уж, скоро узнает
Саша печальную быль…
—
В Москве надобно искать не того, а
историю русского народа и самый народ!..
Видеть, наконец, святыню!.. — говорил Павел.