Неточные совпадения
Атукнул на него опытный охотник — и он понесся, пустив прямой чертой по воздуху свои ноги, весь покосившись набок всем
телом,
взрывая снег и десять раз выпереживая самого зайца в жару своего бега.
Клим Самгин подумал: упади она, и погибнут сотни людей из Охотного ряда, из Китай-города, с Ордынки и Арбата, замоскворецкие люди из пьес Островского. Еще большие сотни, в ужасе пред смертью, изувечат, передавят друг друга. Или какой-нибудь иной ужас
взорвет это крепко спрессованное
тело, и тогда оно, разрушенное, разрушит все вокруг, все здания, храмы, стены Кремля.
Ободренный знаками всеобщего удовольствия, рядчик совсем завихрился, и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом, что, когда наконец, утомленный, бледный и облитый горячим потом, он пустил, перекинувшись назад всем
телом, последний замирающий возглас, — общий, слитный крик ответил ему неистовым
взрывом.
Раньше я этого не знал — теперь знаю, и вы это знаете: смех бывает разного цвета. Это — только далекое эхо
взрыва внутри вас: может быть — это праздничные, красные, синие, золотые ракеты, может быть — взлетели вверх клочья человеческого
тела…
— Ага: равномерно, повсюду! Вот тут она самая и есть — энтропия, психологическая энтропия. Тебе, математику, — разве не ясно, что только разности — разности — температур, только тепловые контрасты — только в них жизнь. А если всюду, по всей вселенной, одинаково теплые — или одинаково прохладные
тела… Их надо столкнуть — чтобы огонь,
взрыв, геенна. И мы — столкнем.
Поэту (Аплодируют.) Херувим подаст шампанское, исчезает и нишу, задергивает Курильщика.
Взрыв хохота за сценой. Слышен глухой вопль Мертвого
тела. Хохот Мымры, хохот Ивановой.
Успокоительно прозвучал мягкий голос Соловьева и утонул в новом
взрыве слов разбитого человека. Он внёс с собою вихрь страха, Климков сразу закружился, утонул в шёпоте его тревожной речи, был ослеплён движениями изломанного
тела, мельканием трусливых рук и ждал, что вот что-то огромное, чёрное ворвётся в дверь, наполнит комнату и раздавит всех.
И от этих воспоминаний собственное тучное больное
тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу
взрыва; и чудилось, будто руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы, ноги немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника.
Точно оголила его смерть, которую готовили для него люди, оторвала от пышности и внушительного великолепия, которые его окружали, — и трудно было поверить, что это у него так много власти, что это его
тело, такое обыкновенное, простое человеческое
тело, должно было погибнуть страшно, в огне и грохоте чудовищного
взрыва.
И ни он, ни швейцар, подававший шубу, ни лакей, приносивший кофе, не знали бы, что совершенно бессмысленно пить кофе, надевать шубу, когда через несколько мгновений все это: и шуба, и его
тело, и кофе, которое в нем, будет уничтожено
взрывом, взято смертью.
Шум — подавлял, пыль, раздражая ноздри, — слепила глаза, зной — пек
тело и изнурял его, и все кругом казалось напряженным, теряющим терпение, готовым разразиться какой-то грандиозной катастрофой,
взрывом, за которым в освеженном им воздухе будет дышаться свободно и легко, на земле воцарится тишина, а этот пыльный шум, оглушительный, раздражающий, доводящий до тоскливого бешенства, исчезнет, и тогда в городе, на море, в небе станет тихо, ясно, славно…
Прислушиваясь к первым
взрывам аплодисментов, крикам «браво!», звукам оркестра, — он постепенно как бы оживал, воодушевлялся, и стоило режиссеру крикнуть: «Клоуны, вперед!..» — он стремительно вылетал на арену, опережая товарищей; и уже с этой минуты, посреди
взрывов хохота и восторженных «браво!» неумолкаемо раздавались его плаксивые возгласы, и быстро, до ослепления, кувыркалось его
тело, сливаясь при свете газа в одно круговое непрерывное сверкание…
Вдруг за своей спиной Иуда услышал
взрыв громких голосов, крики и смех солдат, полные знакомой, сонно жадной злобы, и хлесткие, короткие удары по живому
телу. Обернулся, пронизанный мгновенной болью всего
тела, всех костей, — это били Иисуса.
Представьте себе, что тайная полиция Луи Наполеона вся наполнена людьми, и душою и
телом преданными революции; представьте себе, что наш корпус жандармов, наши секретные канцелярии переполнены прочными людьми нашего направления: были ли бы возможны аресты, ссылки, неудачные движения и
взрывы?
И вдруг, задрав хвост, мотая головой, он начинает неуклюже прыгать и вскачь несется по лугу, охваченный безумным «телячьим восторгом»: желание вольных и сильных движений должно было дойти до «избытка», чтоб преодолеть косность
тела и
взрывом вырваться наружу.
Весь необузданный, страстный темперамент юноши вылился в этих словах. Неприятный огонь снова пылал в его глазах, руки были сжаты в кулаки. Он дрожал всем
телом под влиянием дикого порыва возмущения. Очевидно, он решился начать борьбу с отцом, которого прежде так боялся. Но
взрыва гнева отца, которого ожидал сын, не последовало. Иван Осипович смотрел на него серьезно и молчал с выражением немого упрека по взгляде.
Ему показалось, что вместо водки он проглотил кусок динамита, который
взорвал его
тело, дом, весь переулок…