Неточные совпадения
Ласточки летали высоко;
ветер совсем
замер; запоздалые пчелы лениво и сонливо жужжали в цветах сирени; мошки толклись столбом над одинокою, далеко протянутою веткою.
Утром, сварив кофе, истребили остатки пищи и вышли на улицу. Было холодно, суетился
ветер, разбрасывая мелкий, сухой снег, суетился порывисто минуту, две, подует и
замрет, как будто понимая, что уже опоздал сеять снег.
Ночь была тихая, славная, самая удобная для езды.
Ветер то прошелестит в кустах, закачает ветки, то совсем
замрет; на небе кое-где виднелись неподвижные серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся на сене и уже вздремнул было… да вспомнил о «неладном месте» и встрепенулся.
Лишь изредка
ветер набегал струями и, в последний раз
замирая около дома, донес до нашего слуха звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни.
Лесной запах усиливается, слегка повеяло теплой сыростью; влетевший
ветер около вас
замирает.
Тяжелый, знойный воздух словно
замер; горячее лицо с тоской искало
ветра, да ветра-то не было.
День выпал томительный, жаркий. Истома чувствовалась во всем. Ни малейшего дуновения
ветра. Знойный воздух словно окаменел. Все живое
замерло и притаилось. В стороне от дороги сидела какая-то хищная птица, раскрыв рот. Видимо, и ей было жарко.
Ветер упал, точно крылья сложил, и
замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
Это — «Два помещика» из «Записок охотника». Рассказчик — еще молодой человек, тронутый «новыми взглядами», гостит у Мардария Аполлоновича. Они пообедали и пьют на балконе чай. Вечерний воздух затих. «Лишь изредка
ветер набегал струями и в последний раз,
замирая около дома, донес до слуха звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни». Мардарий Аполлонович, только что поднесший ко рту блюдечко с чаем, останавливается, кивает головой и с доброй улыбкой начинает вторить ударам...
Сыплется откуда-то сухой, как толченое стекло, снег, порой со стоном вырвется холодный
ветер и глухо
замрет, точно дохнет какая-то страшная пасть, которую сейчас же и закроет невидимая могучая рука.
Пришли на кладбище и долго кружились там по узким дорожкам среди могил, пока не вышли на открытое пространство, усеянное низенькими белыми крестами. Столпились около могилы и замолчали. Суровое молчание живых среди могил обещало что-то страшное, от чего сердце матери вздрогнуло и
замерло в ожидании. Между крестов свистел и выл
ветер, на крышке гроба печально трепетали измятые цветы…
Но таким ты предстал мне в час тихого мечтания, в вечерний час, когда поля покрывались мраком, вдали
замирал шум хлопотливого дня, а вблизи все было безмолвно, и лишь
ветер шелестил в листьях, и лишь жук вечерний пролетал мимо.
Санки начинают бежать всё тише и тише, рев
ветра и жужжанье полозьев не так уже страшны, дыхание перестает
замирать, и мы наконец внизу. Наденька ни жива ни мертва. Она бледна, едва дышит…
В эту самую минуту на улице раздался такой неистовый грохот, что все три дамы разом вздрогнули. Почти в то же время подле окна, где сидела приживалка, послышался протяжный вой собаки; он начался тихо, но потом, по мере возвращавшейся тишины, вой этот поднялся громче и громче, пока наконец не
замер с последним завыванием
ветра. Собачка, лежавшая на диване, на этот раз не удовольствовалась ворчаньем: она проворно спрыгнула наземь, вскочила на окно и принялась визжать и лаять, царапая стекла как бешеная.
Рука, которой она держалась за косяк двери,
замерла; волосы от
ветра шевелились на голове, а давно отвязавшаяся ставня упорно продолжала хлопать, с каждым разом повторяя: нет, нет, нет.
Звук колокольчиков быстро
замер но
ветру, как только почта миновала нас.
Лодка медленно проплыла несколько аршин, постепенно заворачивая вбок, и наконец остановилась. Все притихли. Две волны ударились о берега, и поверхность реки
замерла. С луга тянуло запахом влажного сена, в Санине лаяли собаки. Где-то далеко заржала лошадь в ночном. Месяц слабо дрожал в синей воде, по поверхности реки расходились круги. Лодка повернула боком и совсем приблизилась к берегу. Дунул
ветер и слабо зашелестел в осоке, где-то в траве вдруг забилась муха.
Хриплые, долгие стоны Мавры наполняли избу и мешались с шумом
ветра. Потом вдруг из ее груди вылетел ясный, чистый, громкий звук и
замер. На минуту стало тихо.
Темная ночь давно уже повисла над землею… Луна была задернута дождевыми облаками, ни одна звездочка не блестела на небосклоне, казалось, окутанном траурною пеленою. Могильная тишина, как бы сговорившись с мраком, внедрилась в Новгороде, кипящем обыкновенно деятельностью и народом. Давно уже сковала она его жителей безмятежным сном, и лишь изредка
ветер, как бы проснувшись, встряхивал ветвями деревьев, шевелил ставнями домов и опять
замирал.
Вижу, народ зыблется в Кремле; слышу, кричат: „Подавайте царевну!..” Вот палач, намотав ее длинные волосы на свою поганую руку, волочит царевну по ступеням Красного крыльца, чертит ею по праху широкий след… готова плаха… топор занесен… брызжет кровь… голова ее выставлена на позор черни… кричат: „Любо! любо!..” Кровь стынет в жилах моих, сердце
замирает, в ушах раздается знакомый голос: „Отмсти, отмсти за меня!..” Смотрю вперед: вижу сияющую главу Ивана Великого и, прилепясь к ней, сыплю удары на бедное животное, которое мчит меня, как
ветер.
Темная ночь давно уже повисла над землей… Луна была задернута дождевыми облаками, и ни одна звездочка не блестела на небосклоне, казалось, окутанном траурной пеленой. Могильная тишина, как бы сговорившись с мраком, внедрилась в Новгороде, кипящем обыкновенно деятельностью и народом. Давно уж сковала она его жителей безмятежным сном, и лишь изредка
ветер, как бы проснувшись, встряхивал ветками деревьев, шевелил ставнями домов и опять
замирал.