Неточные совпадения
Я поместил в этой
книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим
важным причинам.
Автор признается, этому даже рад, находя, таким образом, случай поговорить о своем герое; ибо доселе, как читатель видел, ему беспрестанно мешали то Ноздрев, то балы, то дамы, то городские сплетни, то, наконец, тысячи тех мелочей, которые кажутся только тогда мелочами, когда внесены в
книгу, а покамест обращаются в свете, почитаются за весьма
важные дела.
Книг было довольно, и не то что газет и журналов, а настоящих
книг, — и он, очевидно, их читал и, вероятно, садился читать или принимался писать с чрезвычайно
важным и аккуратным видом.
Не указываю вам других авторитетов,
важнее, например,
книги барона Врангеля: вы давным-давно знаете ее; прибавлю только, что имя этого писателя и путешественника живо сохраняется в памяти сибиряков, а
книгу его непременно найдете в Сибири у всех образованных людей.
Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное,
важное и радостное, что открывалось ему в этой
книге. И всё, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.
Он был ученик Лицея, товарищ Пушкина, служил в гвардии, покупал новые французские
книги, любил беседовать о предметах
важных и дал мне
книгу Токвиля о демократии в Америке на другой же день после приезда.
Дети года через три стыдятся своих игрушек, — пусть их, им хочется быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по страницам учебных
книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы было понять, что «ребячество» с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая
важная, она незаметно определяет все будущее.
Опыт парадоксальной этики»,
книги очень для меня
важной.
Я написал четыре
книги, между прочим,
важную для меня
книгу «Смысл истории» и философскую
книгу о Достоевском.
Иногда случайные явления жизни были
важнее для моей мысли, чем углубленное чтение философских
книг.
Самые существенные мысли на эту тему я изложил в заключительной главе моей
книги «О назначении человека», и я это причисляю, может быть, к самому
важному из всего, что я написал.
От восторга я чуть не вскрикнул и, сильно взмахнув
книгами, зашагал через двор огромными для моего возраста шагами… И мне казалось, что со мною в пансион Рыхлинского вступил кто-то необыкновенно значительный и
важный… Это, впрочем, не мешало мне относиться с величайшим благоговением ко всем пансионерам, поступившим ранее меня, не говоря, конечно, об учителях…
Очень
важные для меня
книги написаны уже за границей, в эмиграции, т. е. выходят за пределы ренессансной эпохи, о которой я пишу.
— Нет, не бывал!.. В Новоселках, когда он жил у себя в деревне, захаживал к нему; сколько раз ему отседова
книг, по его приказанью, высылал!.. Барин
важный!.. Только вот, поди ты: весь век с ключницей своей, словно с женой какой, прожил.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень
важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским
книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Опять тот же плут Лямшин, с помощью одного семинариста, праздношатавшегося в ожидании учительского места в школе, подложил потихоньку книгоноше в мешок, будто бы покупая у нее
книги, целую пачку соблазнительных мерзких фотографий из-за границы, нарочно пожертвованных для сего случая, как узнали потом, одним весьма почтенным старичком, фамилию которого опускаю, с
важным орденом на шее и любившим, по его выражению, «здоровый смех и веселую шутку».
Рассуждение о сем
важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских
книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то
важного чиновника. Говорили о
книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как любят и страдают, нельзя идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то
важному, великому делу. Любимым героем моим был веселый король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже...
Ужинали вяло, без обычного шума и говора, как будто со всеми случилось нечто
важное, о чем надо упорно подумать. А после ужина, когда все улеглись спать, Жихарев сказал мне, вынув
книгу...
Отношение хозяев к
книге сразу подняло ее в моих глазах на высоту
важной и страшной тайны. То, что какие-то «читатели» взорвали где-то железную дорогу, желая кого-то убить, не заинтересовало меня, но я вспомнил вопрос священника на исповеди, чтение гимназиста в подвале, слова Смурого о «правильных
книгах» и вспомнил дедовы рассказы о чернокнижниках-фармазонах...
В
книге шла речь о нигилисте. Помню, что — по князю Мещерскому — нигилист есть человек настолько ядовитый, что от взгляда его издыхают курицы. Слово нигилист показалось мне обидным и неприличным, но больше я ничего не понял и впал в уныние: очевидно, я не умею понимать хорошие
книги! А что
книга хорошая, в этом я был убежден: ведь не станет же такая
важная и красивая дама читать плохие!
— Вы поднимаете очень
важные вопросы. Некоторые считают их детскими… Если они серьезно занимают вас — вам надо почитать
книг… В них вы найдете немало ценных суждений о смысле жизни… Вы — читаете
книги?
Но отсюда все-таки никак не следует, чтобы образованному человеку необходимо было читать толстые
книги для разрешения
важных и занимательных вопросов, подобных тем, которые мы сейчас придумали для примера.
Я начал жить очень хорошо, каждый день приносил мне новое и
важное. С жадностью стал читать
книги по естествознанию, Ромась учил меня...
Петр(горячо). Я не мальчик, нет! Я много думал… Слушайте, скажите… вам нравится — вам интересна вся эта возня, которой занимается Нил, Шишкин, Цветаева… все эти шумные люди?.. Вы можете верить, что совместные чтения умных
книг, спектакли для рабочих… разумные развлечения… и вся эта суетность — действительно
важное дело, ради которого и следует жить? Скажите…
Барин наш, Константин Николаевич Лосев, богат был и много земель имел; в нашу экономию он редко наезжал: считалась она несчастливой в их семействе, в ней баринову мать кто-то задушил, дед его с коня упал, разбился, и жена сбежала. Дважды видел я барина: человек высокий, полный, в золотых очках, в поддёвке и картузе с красным околышком; говорили, что он
важный царю слуга и весьма учёный —
книги пишет. Титова однако он два раза матерно изругал и кулак к носу подносил ему.
«Губите себя вашими
книгами и романами! — восклицает один
важный доктор.
Скоро отдали Леону ключ от желтого шкапа, в котором хранилась библиотека покойной его матери и где на двух полках стояли романы, а на третьей несколько духовных
книг:
важная эпоха в образовании его ума и сердца!
Одним из
важных последствий литературных знакомств Кольцова было, между прочим, обогащение его библиотеки новыми
книгами. Почти каждый из писателей, с которым он знакомился, спешил подарить ему свои сочинения и издания. Это было очень приятно для Кольцова, у которого страсть к чтению с течением времени не только не проходила, но все более и более возрастала.
Невежество надзирающих за продажей старинных
книг совсем почти подорвало столь
важную для русской науки торговлю старинщиков.
Нам говорили, что все люди равны, что сословные различия глупы, — смешно гордиться тем, что наши предки Рим спасли. Однако мы знали, что наш род — старинный дворянский род, записанный в шестую часть родословной
книги. А шестая часть — это самая
важная и почетная; быть в ней записанным — даже почетнее, чем быть графом.
С тревожным чувством поехал я на почту. Там по страховой денежной
книге видно было, что за два года назад, во время моего управления, по случаю отсутствия Анонима, Киноваров действительно получил с почты
важную сумму и в получении ее расписался. Еду в банк — по денежной
книге эта сумма не записана на приход.
Кроме того, Егор Анатольевич открыл в церковных
книгах русской церкви в Берлине подчистку в месяце совершения брака Антонины Луганской с ее мужем, и на это обстоятельство, имевшее, по его словам,
важное значение для дела, он тоже обратил ее внимание.
Очень рад исполнить ваше желание и сообщить вам более подробно то, что было передумано и перечувствовано мною в связи с тем случаем моей защиты солдата, о котором вы пишете в своей
книге. Случай этот имел на всю мою жизнь гораздо более влияния, чем все кажущиеся более
важными события жизни: потеря или поправление состояния, успехи или неуспехи в литературе, даже потеря близких людей.
«Да, если бы все так жили, — думал он, — и не нужно бы и революции». Читая дальше, он все больше и больше вникал в смысл тех мест
книги, которые были вполне понятны. И чем дальше он читал, тем все больше и больше приходил к мысли, что в этой
книге сказано что-то особенно
важное. И
важное, и простое, и трогательное, такое, чего он никогда не слыхал прежде, но что как будто было давно знакомо ему.