Неточные совпадения
При среднем росте, она
была полна, бела и румяна; имела большие серые глаза навыкате, не то бесстыжие, не то застенчивые, пухлые вишневые
губы, густые, хорошо очерченные брови, темно-русую косу до пят и ходила
по улице «серой утицей».
Она подняла чашку, отставив мизинец, и поднесла ее ко рту. Отпив несколько глотков, она взглянула на него и
по выражению его лица ясно поняла, что ему противны
были рука, и жест, и звук, который она производила
губами.
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то
была мать убийцы. Ее
губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни
есть: и горы и леса и степи, и лица и
губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда,
по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Это займет, впрочем, не много времени и места, потому что не много нужно прибавить к тому, что уже читатель знает, то
есть что Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел,
по обычаю людей своего звания, крупный нос и
губы.
Бакенбарды
по щекам его
были протянуты в струнку; волосы, прическа, нос,
губы, подбородок — все как бы лежало дотоле под прессом.
По движениям
губ и рук их видно
было, что они
были заняты живым разговором; может
быть, они тоже говорили о приезде нового генерал-губернатора и делали предположения насчет балов, какие он даст, и хлопотали о вечных своих фестончиках и нашивочках.
— Вот так! вот так! вот вам и подушка!» Сказавши это, она запихнула ей за спину подушку, на которой
был вышит шерстью рыцарь таким образом, как их всегда вышивают
по канве: нос вышел лестницею, а
губы четвероугольником.
Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это
была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего
губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная дрожь пробегает
по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь в него?..
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику. Тут
было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью
губах, в этом хрипло кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную.
По крайней мере Петр Петрович тотчас же пожалел.
Почти все время, как читал Раскольников, с самого начала письма, лицо его
было мокро от слез; но когда он кончил, оно
было бледно, искривлено судорогой, и тяжелая, желчная, злая улыбка змеилась
по его
губам.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой
по краю стола и открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул
губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она
была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
— Ну, что твой стрелок? — спросил Варавка. Выслушав ответ Клима, он недоверчиво осмотрел его, налил полный фужер вина, благочестиво
выпил половину, облизал свою мясную
губу и заговорил, откинувшись на спинку стула, пристукивая пальцем
по краю стола...
Явилась крупная чернобровая женщина, в белой полупрозрачной блузке, с грудями, как два маленькие арбуза, и чрезмерно ласковой улыбкой на подкрашенном лице, — особенно подчеркнуты
были на нем ядовито красные
губы. В руках, обнаженных
по локоть, она несла на подносе чайную посуду, бутылки, вазы, за нею следовал курчавый усатенький человечек, толстогубый, точно негр; казалось, что его смуглое лицо
было очень темным, но выцвело. Он внес небольшой серебряный самовар. Бердников командовал по-французски...
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску
по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом, и никто из них не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая
губы, оглядывалась
по сторонам, измеряя поля; правая бровь ее
была поднята выше левой, казалось, что и глаза смотрят различно.
Рассказывала Нехаева медленно, вполголоса, но — без печали, и это
было странно. Клим посмотрел на нее; она часто прищуривала глаза, подрисованные брови ее дрожали. Облизывая
губы, она делала среди фраз неуместные паузы, и еще более неуместна
была улыбка, скользившая
по ее
губам. Клим впервые заметил, что у нее красивый рот, и с любопытством мальчишки подумал...
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои
по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает
губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой
было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
Но — передумал и, через несколько дней, одетый алхимиком, стоял в знакомой прихожей Лютова у столика, за которым сидела, отбирая билеты, монахиня, лицо ее
было прикрыто полумаской, но
по неохотной улыбке тонких
губ Самгин тотчас же узнал, кто это. У дверей в зал раскачивался Лютов в парчовом кафтане, в мурмолке и сафьяновых сапогах; держа в руке, точно зонтик, кривую саблю, он покрякивал, покашливал и, отвешивая гостям поклоны приказчика, говорил однообразно и озабоченно...
Самгин видел, что Маракуеву тоже скучно слушать семинарскую мудрость Дьякона, студент нетерпеливо барабанил пальцами
по столу, сложив
губы так, как будто хотел свистнуть. Варвара слушала очень внимательно, глаза ее
были сдвинуты в сторону философа недоверчиво и неприязненно. Она шепнула Климу...
Иван Петрович стоял, прислонясь к фонарю, надув щеки, оттопырив
губы, шапка съехала на глаза ему, и вид у него
был такой, точно он только что получил удар
по затылку.
Говоря, Кутузов постукивал пальцем левой руки
по столу, а пальцами правой разминал папиросу, должно
быть, слишком туго набитую. Из нее на стол сыпался табак, патрон, брезгливо оттопырив нижнюю
губу, следил за этой операцией неодобрительно. Когда Кутузов размял папиросу, патрон, вынув платок, смахнул табак со стола на колени себе. Кутузов с любопытством взглянул на него, и Самгину показалось, что уши патрона покраснели.
— Значит, рабочие наши задачи такие: уничтожить самодержавие — раз! Немедленно освободить всех товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое рабочее правительство — три! — Считая, он шлепал ладонью
по ящику и притопывал ногою в валенке
по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск. Слушало Якова человек семь, среди них — двое студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он слушал нахмуря брови, прищурив глаза и опустив нижнюю
губу, так что видны
были сжатые зубы.
Это
был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей
по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные
губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
Перед ней лежали на бумажках кучки овса, ржи. Марфенька царапала иглой клочок кружева, нашитого на бумажке, так пристально, что сжала
губы и около носа и лба у ней набежали морщинки. Веры,
по обыкновению, не
было.
Вообще легко можно
было угадать
по лицу ту пору жизни, когда совершилась уже борьба молодости со зрелостью, когда человек перешел на вторую половину жизни, когда каждый прожитой опыт, чувство, болезнь оставляют след. Только рот его сохранял, в неуловимой игре тонких
губ и в улыбке, молодое, свежее, иногда почти детское выражение.
Марина
была не то что хороша собой, а
было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро
по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в
губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Райский подошел
по траве к часовне. Вера не слыхала. Она стояла к нему спиной, устремив сосредоточенный и глубокий взгляд на образ. На траве у часовни лежала соломенная шляпа и зонтик. Ни креста не слагали пальцы ее, ни молитвы не шептали
губы, но вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание и немигающий, устремленный на образ взгляд — все
было молитва.
Верочка
была с черными, вострыми глазами, смугленькая девочка, и уж начинала немного важничать, стыдиться шалостей: она скакнет два-три шага по-детски и вдруг остановится и стыдливо поглядит вокруг себя, и пойдет плавно, потом побежит, и тайком, быстро, как птичка клюнет, сорвет ветку смородины, проворно спрячет в рот и сделает
губы смирно.
Он
был все тот же, так же щеголевато одет, так же выставлял грудь вперед, так же глупо смотрел в глаза, так же воображал, что хитрит, и
был очень доволен собой. Но на этот раз, входя, он как-то странно осмотрелся; что-то особенно осторожное и проницательное
было в его взгляде, как будто он что-то хотел угадать
по нашим физиономиям. Мигом, впрочем, он успокоился, и самоуверенная улыбка засияла на
губах его, та «просительно-наглая» улыбка, которая все-таки
была невыразимо гадка для меня.
Зося закусила
губу и нервно откинула свои белокурые волосы, которые рассыпались у нее
по обнаженным плечам роскошной волной: в ее красоте в настоящую минуту
было что-то захватывающее, неотразимое, это
была именно сила, которая властно притягивала к себе. Нужно
было быть Лоскутовым, чтобы не замечать ее волшебных чар.
Привалов увидел высокую фигуру Марьи Степановны, которая
была в бледно-голубом старинном сарафане и показалась ему прежней красавицей. Когда он хотел поцеловать у нее руку, она обняла его и,
по старинному обычаю, степенно приложилась к его щекам своими полными щеками и даже поцеловала его неподвижными сухими
губами.
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда на улице, как она ко мне прошла, так что в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и
по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в
губах и около
губ, вижу,
есть нерешительность.
К концу обеда Федор Михеич начал
было «славить» хозяев и гостя, но Радилов взглянул на меня и попросил его замолчать; старик провел рукой
по губам, заморгал глазами, поклонился и присел опять, но уже на самый край стула.
Все лицо его
было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки;
губы едва
было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза; они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке
по крайней мере, — не
было слов.
Настало молчание. Я продолжал держать ее руку и глядел на нее. Она по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю
губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы… Я глядел на нее:
было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точно она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него. Сердце во мне растаяло…
Чинность и тишина росли
по мере приближения к кабинету. Старые горничные, в белых чепцах с широкой оборкой, ходили взад и вперед с какими-то чайничками так тихо, что их шагов не
было слышно; иногда появлялся в дверях какой-нибудь седой слуга в длинном сертуке из толстого синего сукна, но и его шагов также не
было слышно, даже свой доклад старшей горничной он делал, шевеля
губами без всякого звука.
Целый день прошел в удовольствиях. Сперва чай
пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу с молодою сметаной, потом опять
пили чай, наконец ужинали. В особенности мне понравилась за обедом «няня», которую я два раза накладывал на тарелку. И у нас, в Малиновце,
по временам готовили это кушанье, но оно
было куда не так вкусно.
Ели исправно,
губы у всех
были масленые, даже глаза искрились. А тетушка между тем все понуждала и понуждала...
Я помню, однажды семейный обед наш прошел совершенно молчаливо. Отец
был бледен, у матушки
по временам вздрагивали
губы… Очевидно, совершилось нечто такое, что надлежало сохранить от нас в тайне. Но ничто не могло укрыться от любознательности брата Степана, который и на этот раз так изловчился, что к вечеру нам, детям,
были уже известны все подробности олонкинской катастрофы.
А масло так вот и течет
по губам, когда начнешь
есть.
Образ отца сохранился в моей памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его лица
были тонки и красивы: орлиный нос, большие карие глаза и
губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что в молодости он
был похож на Наполеона Первого, особенно когда надевал
по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно
было представить Наполеона хромым, а отец всегда ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
Оно у него
было масленое, жидкое, таяло и плавало; если он улыбался, толстые
губы его съезжали на правую щеку и маленький нос тоже ездил, как пельмень
по тарелке.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила
губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу.
По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не
было слышно.
Потом пришла маленькая старушка, горбатая, с огромным ртом до ушей; нижняя челюсть у нее тряслась, рот
был открыт, как у рыбы, и в него через верхнюю
губу заглядывал острый нос. Глаз ее
было не видно; она едва двигала ногами, шаркая
по полу клюкою, неся в руке какой-то гремящий узелок.
Был я не
по годам силен и в бою ловок, — это признавали сами же враги, всегда нападавшие на меня кучей. Но все-таки улица всегда била меня, и домой я приходил обыкновенно с расквашенным носом, рассеченными
губами и синяками на лице, оборванный, в пыли.
— И конечно… и я… и это по-княжески! И это… вы, стало
быть, генерал! И я вам не лакей! И я, я… — забормотал вдруг в необыкновенном волнении Антип Бурдовский, с дрожащими
губами, с разобиженным дрожаньем в голосе, с брызгами, летевшими изо рта, точно весь лопнул или прорвался, но так вдруг заторопился, что с десяти слов его уж и понять нельзя
было.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“,
по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали
губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то
есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
— Я вам уже сказала, — промолвила она, нервически подергивая
губами, — что я на все
буду согласна, что бы вам ни угодно
было сделать со мной; на этот раз остается мне спросить у вас: позволите ли вы мне
по крайней мере поблагодарить вас за ваше великодушие?
Он едва держался на ногах, тело его изнемогало, а он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди, в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной,
быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! — шептали его засохшие
губы.
В это мгновение Илюшка прыжком насел на Пашку, повалил его на землю и принялся отчаянно бить
по лицу кулаками. Он
был страшен в эту минуту: лицо покрылось смертельною бледностью, глаза горели,
губы тряслись от бешенства. Пашка сначала крепился, а потом заревел благим матом. На крик выбежала молодая сноха Агафья, копавшая в огороде гряды, и накинулась на разбойника Илюшку.
Все поглядели
по направлению ее руки. И в самом деле, картина
была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый человек, вероятно, отец, а может
быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе. Так как ему
было, вероятно, трудно передвигать этот инструмент между
губами, то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову то влево, то вправо.